Алина Борисова - Вампиры девичьих грез

— Это не сложно. Только если ты не будешь меня отталкивать. Так показать?

— Н-наверное. А что…

Он кладет палец мне на губы.

— Просто смотри мне в глаза и не закрывайся, и все получится. Знаешь, никогда не показывал этого людям. Никому… Это было давно, Лариса. Так давно, что сохранилось только в моей памяти…

Я смотрела в его глаза, позволяя его голосу обволакивать меня, словно пеленой. И глаза его были Бездной, и Бездна была — всем.

Сначала я почувствовала запах. Листвы, нагретой солнцем. Травы, смятой чьими-то проворными ногами. Ароматы цветов ворвались в мое сознание, закружив хороводом, их было так много, и они были такие разные, но казалось, что я с легкостью различаю их все. А потом я осознала, что у каждого дерева свой запах, и я могу чувствовать их на многие километры. А потом мне показалось, что я слышу, как бьются сердца деревьев, и бежит под корою сок, словно кровь по венам. Как тихонько вздыхает трава, вытягиваясь вверх еще на самую малую капельку. А потом я услышала пение птиц, и чье-то дыхание, и легкое скольжение в листве. Детский смех, женский голос, какая-то песня. А вдали еще голоса, и слов не разобрать, как не вслушивайся, только легкость, беззаботность, счастье. А потом пришли краски, и я увидела, наконец. Этот лес, где деревья-великаны тянулись ввысь, до самого солнца. Это солнце, льющееся сквозь листву и слепящее так, что не проморгаться. Какое-то движение в листве — полет? скольжение? бег? — где-то сбоку, обернешься — и нет уже ничего. Край светлых одежд, медовые пряди волос, так близко, что обернись… и снова вокруг только лес. И птицы поют. А ребенок смеется, а дева зовет. И даже у солнца есть запах.

Возвращаться оказалось сложнее. Я даже не сразу осознала, что он закрыл глаза, и из сознания ускользают запахи и звуки, и только солнце все бьет по глазам, но это уже только в моей памяти.

— Что это было? — смогла наконец спросить.

— Мой дом. Моя родина. Так, как я это помню.

— А почему деревья такие большие? Это ты был ребенком?

— Такими я их сейчас вижу. Все же память — это не то, что было. Это всего лишь то, что мы сумели сберечь в душе. Ты иди, Лариса. А то тебя и в самом деле потеряют. Да и у меня еще есть дела.

До своей группы я добрела в состоянии очень глубокой задумчивости.

— Что хотел от тебя куратор? — тут же набросилась Марийка.

— Не знаю, — честно ответила ей я. Мне б самой сесть где-нибудь в уголок, да подумать, что это вообще было и чего он действительно хотел.

— Как не знаешь? О чем вы вообще разговаривали так долго? Или ты опять ему что-нибудь ляпнула и он тебя на каторжные работы отправил?

— Да нет, я временами понятливая. Сидела, кивала, соглашалась. За это мне подарили конфетку и рассказали сказку. И вот что мне делать-то, Маш? Что ему на самом деле от меня надо?

— Откуда ж я знаю, ты ж не рассказываешь. Но почему-то мне не кажется, что он разглядел в тебе задатки великого хирурга и собирается лично учить всем тонкостям профессии.

Ну, этого-то мне тоже не казалось.

Придя домой, долго рылась в шкафу, обшаривая ящики с одеждой, пока в глубине одного из них не нащупала холодный металл небольшого цилиндра. Вытащила на свет. Долго разглядывала, держа на раскрытой ладони.

Заколка. Всего лишь заколка для волос, ценой в половину Светлогорска. Да нет, конечно, преувеличиваю. Дорогая, но не запредельно. Да и вряд ли бы я когда решилась нести ее в ломбард. Я и выкинуть-то ее не смогла. Только сунула с глаз долой как можно дальше в одежный ящик, и постаралась не вспоминать, чтобы… не пачкать. Своей ненавистью, отвращением, отчаяньем. Воспоминаниями обо всей этой омерзительной истории «про кровь и любовь». Потому, что… ну есть же, ну бывает же, ну должно же быть что-то святое, что-то чистое, незапятнанное… Ну должно же быть что-то хорошее и в моей глупой судьбе. А там, на нагретых солнцем досках на берегу Большого пруда, едва знакомый вампир, так старавшийся быть похожим на простого мальчишку, неожиданно подробно ответил на мой вопрос «носят ли вампиры серебряные заколки». А потом не забыл. Нашел. Подарил. И попросил помнить только о хорошем. А я, наверное, слишком старательно выполнила его просьбу. И, глядя на замысловатые узоры, вспоминала городской парк, и как я гналась за ним на велосипеде. И Ледяные Водопады, где его руки были — опора и защита. И даже звездное небо новогодней ночи, когда оказалось вдруг, что помнит он обо мне, что есть у него для меня подарок. А все остальное — все черное, гадкое, чудовищное, все, что может и было действительно настоящим — с этой заколкой у меня не ассоциировалось. Не связывалось. Не прилипало. Это была вещь — из тех времен, до кошмара. Мой… символ веры, если угодно. Веры в то, что все-таки есть, бывает, возможно что-то хорошее — в нашей жизни, в моей судьбе, в одном конкретном вампире. Должно же быть.

В доме было тихо-тихо. Все ушли. Варьку выгуливают. Не то в зоопарк ее повели, не то в цирк. А я сидела за своим (бывшим своим) столом, и все смотрела на желтые нити, замысловато расчерчивающие серебристую поверхность, и вспоминала солнечные лучи, льющие сквозь листья. Воспоминание. Никогда и не думала, что можно вот так… Не просто образ, даже звук, запах, мне кажется, я даже ветер ощущала. Что это было? Что он показал мне? Почему? Потому, что я сказала, что он пахнет лесом? И он показал мне — лес, давний, не забытый, по которому он тоскует. Свой дом? Домов я там не разглядела, только шепот листвы и ароматы трав. Странно, а почему не крови? Там были люди (или вампиры), хоть и не видимые за листвой, но я не слышала стук их сердец, не чувствовала аромат их крови, а, наверно, должна была. Ведь это было его воспоминание. Вампира. И почему я не смогла разглядеть ни одного лица? Он не хотел показывать мне? Или сам через столько лет уже не может их увидеть, не может вспомнить? Это воспоминание — из детства? Это он тот ребенок? Или это… его ребенок? А та дева с волосами цвета меда — его мать? Сестра? Возлюбленная? Или все это — просто собирательный образ счастливого мира? Показал — и тут же выгнал, чтобы не отвечать, не объяснять. Или уже пожалел, что показал?

Зачем он звал меня вообще? Учить жить? Оправдываться? Мириться? Или вновь привязать к себе еще сильнее, а то старые связи ослабли, а если верить ему, так и порвались? А вот, кстати, вопрос: а можно ли ему вообще верить? С одной стороны, в каких-то вещах он явно честен, или просто не понимает, что они отвратительны и их стоит скрывать. Вот зачем он мне вновь начал рассказывать, что порой убивает людей просто «под настроение», или о посещении садистских вечеринок, которые он даже и не осуждает? И… ведь прямым текстом же сказал, что многие вампиры в своих забавах с людьми жестоки настолько, что сам он рядом с ними просто белый ягненочек. Что общество их, которым нас с младых ногтей учат восхищаться, деградирует. Зачем мне такая честность, я о ней не просила. Если вампиры не могут меня обмануть, это вовсе не значит, что я хочу знать о них всю правду. Мне так только страшнее жить.