Ночь в номере 103 - Алиса Аве
– Рюу, – прошамкала старуха. – Я ждала. Ты нашел мне компанию, я так благодарна. Она хорошая, шумная, полная жизни. Я играла ей.
Рюу прижал старуху к груди.
– Ты пришел, чтобы попрощаться? Ты будешь по мне скучать?
Пальцы ощупывали лицо Рюу. Покрытые пятнами и неровностями морщин, они не утратили чувствительности, передавали ее тревогу и узнавали его суровое решение. Старуха отстранилась, Рюу подался вперед, вдыхая пыльный аромат волос.
– Я все подготовил, Кумико. – Рюу вернул пальцы незрячей на свое лицо. Пусть поймет, что он готов. – Я не просто тебе компанию привел. Там, в номере, тело девушки.
Старуха, которую Рюу с необычайной нежностью называл Кумико, ахнула.
– Госпожа согласится, непременно согласится. Мы получим свободу. – Рюу целовал сморщенные руки.
– Нет, Рюу, – запротестовала Кумико. – Она назначит цену. Опять. Ты не сможешь расплатиться.
– Я отдам ей и старую каргу, если понадобится, – Рюу повысил голос и тут же забормотал, ощутив, как вздрогнула Кумико: – Прости, прости, я не хотел. Я говорю о том, что ты снова станешь собой.
Кумико заплакала. Глухие стенания сотрясали немощное тело. Рюу вцепился в волосы на макушке, скользнул ладонью по лицу, сминая лоб, нос и подводившие его губы в кулак.
Молочный туман проник в глаза Кумико и вытеснил былой цвет, оставив тонкий зеленый серп на дне. Теперь они напоминали неполную луну, зависшую в предрассветном небе. Или воды в купелях рёкана: густой пар и еле заметная вода. Или далекие фонари, забывшие, что их удел – светить, уставшие от своего предназначения. Блеклые глаза не видели Рюу, но он знал, что Кумико помнит его черты. Он стоял рядом, такой же, как и прежде, но сама Кумико давно изменилась. И все же он приходил каждый вечер, ласково звал по имени и видел ее прежнюю.
– Мне жаль. – Голос Кумико тоже изменился. Скрежещущий, он с трудом пробивался сквозь годы, сжимающие горло.
«Чужие годы», – поморщился Рюу и повторил эхом:
– Жаль?
– Девушка, мне жаль ее. Прошу тебя, одумайся, любимый.
Рюу выпустил Кумико из объятий. Волнение сменилось яростью, оглушило, он отошел от Кумико, выкрикнул:
– Я так решил! Я верну тебя! Почему я должен всех жалеть? Я и так слишком долго откладывал, слишком долго соглашался на твои уговоры! Ты не можешь вечность сидеть в этой комнате. В этом облике!
Кумико промолчала. Отступила в каморку, нащупала ручку и закрыла дверь, за которой хранила мир их разрушенной любви. Пальцы тронули гриф бивы, нащупали лежащий на полу бати[25].
– Я принимаю то, что есть. А ты все не смиришься, муж мой.
Мичи открыла глаза. Ее знобило, правый бок онемел. В голове раздавался шепот, но слов Мичи разобрать не могла. «Я вчера так быстро заснула. – Она потянулась, разминая онемевший бок. – Сяду за рукопись! Ха, тоже мне! Свалилась без задних ног». Шепот перекатывался от уха к уху. Мичи тряхнула головой, потерла другой бок. Заметила накрытый к ужину стол.
– Я и ужин проспала! – возмутилась она вслух. – Быть не может!
Мичи на четвереньках подобралась к дзабутону, уселась, поджав под себя ноги. Ужин оставили на лакированном столе, украшенном золотисто-красным орнаментом из хризантем. На посуде топорщил острые листья изящно выведенный бамбук. Сотрудники рёкана подали гостье 103-го номера суп в пиале, прикрытой крышкой, три вида закусок – рыбную, мясную и тофу. Маринованные овощи в соответствующих форме тарелочках: нарезанные кубиками в круглых, колечками в квадратных. На десерт приготовили желе со сладкими бобами. Мичи отметила палитру блюд: белый, черный, желтый, красный и зеленый – цвета, радующие глаз и желудок, присутствовали в ужине, который она умудрилась проспать.
– И кто я после этого? – Мичи возвела укоризненный взгляд к потолку, призывая номер разделить ее негодование. – За ночь еда успела испортиться? Надо бы проверить.
Потолок молчал. Молчал и желудок.
– Сейчас поужинаю, а там и до завтрака недалеко!
Мичи взяла палочки. И застыла.
На футоне спала девушка.
– Эм-м-м… – промычала Мичи, – Ой.
«Кто спит в моем номере?» – изумилась она.
Ужин снова остался без внимания. Мичи подкралась к футону. Ноги несли на удивление легко, Мичи почти не касалась пятками пола. Посторонняя девушка спала себе дальше. За шаг до футона Мичи остановилась и огляделась. Стены, потолок, лакированный столик, открытые перегородки на балкон, бледное утро в номере, спящая на футоне девушка. «Стоп. Я только что проснулась и встала с того же футона. Так?» Нет, не так! Что-то не сходилось. Правый бок покалывало не зря. Мичи вспомнила, как во сне падала в темноту. И приземлилась в углу. Не на футон.
Руки затряслись. Дрожь передалась ребрам, охватила все тело. Мичи загремела изнутри, как позвякивающая игрушка младенца. Встряхнулась, чтобы прийти в нормальное состояние. Ощупала себя ледяными руками. Лицо, волосы, шея, грудь. Мятая юката перекосилась, Мичи запахнулась плотнее, пригладила ткань. Когда она успела переодеться? Девушка на футоне спала в похожей юкате, тоже мятой и сбившейся. Они что, рядом лежали?
– Эй, вы номером ошиблись! – крикнула Мичи, но тут же мысленно подсказала сама себе: «Как она могла ошибиться номером? А ключ-карта? Она бы дверь не открыла».
Девушка даже не поморщилась. Не только юката выглядела похоже: всклокоченные волосы, уткнутый в подушку нос, пухлые губы. Ноги раскидала, одеяло отбросила далеко – спала совсем как Мичи.
– Чего ты здесь разлеглась? – снова воскликнула Мичи, но голос сорвался, и она запищала как комар.
Кстати о комарах. Коварное насекомое укусило ее в машине. Мичи подняла руку – укус почти не чесался. Совсем не чесался. Покалывание в боку распространилось на все тело. Мичи присела на корточки возле девушки. След имелся и у нее. Бледный и незаметный, если не знать, куда смотреть. И вообще девушка какая-то слишком бледная.
Мичи вытаращила глаза и положила большой палец на запястье девушки, на место, где птичкой должен был биться пульс. Они обе обгрызли ноготь на этом большом пальце. Вот и шрам на подбородке. «Нет, только не это, нет, нет! – вместо отголосков сердца на запястье бились птички мыслей. Мичи ударилась о стеклянный столик, когда ей исполнилось три. Крови было! Шрам не портил ни ее, ни девушку… А пульса не было. Ни под пальцем с обгрызенным ногтем, ни на запястье, ни на шее.
Мичи завопила, но из широко распахнутого рта не вырвалось ни звука. Мичи всхлипнула и рухнула на колени рядом с девушкой. Но колени не стукнули об пол. Мичи разевала рот, как рыба, и смотрела на бездыханное тело. Из глаз полились слезы, но щеки не намокли. Крик не выходил, гас, не обретая силы. Мичи раскачивалась вперед-назад, и от качки волной поднималась злость. Горло разорвал низкий рык, застрявший у основания языка, покатившийся обратно в пустоту, которая поглощала Мичи. «Как такое возможно? Это не я! Не я!» – рычала она и ненавидела тишину, раздирающую рот и сердце. Мичи обняла себя руками, тут же вскинулась, сжала кулаки и принялась колотить застывшую на футоне девушку, пытаться разомкнуть ей веки, тянула за волосы. Руки не проходили сквозь тело, кулаки впивались в плоть, и злость утихала, уступала место слабой надежде.
«Я сплю!» – осенило Мичи. Она ущипнула себя, дернула за ухо. Никакого результата. Ущипнула еще раз. Ущипнула за плечо тело привидевшейся ей мертвой.
«Не сон! – шумели мысли, они превратились в настоящих птиц и рвались покинуть тесную черепную коробку отупевшей от страха Мичи.
– Да вставай же ты! – говорить она все-таки могла. – Вставай давай!
Она стащила с Мичи-на-футоне одеяло. Ударила по бедру:
– Кому говорю, вставай!
Ничего.
– Это сон, сон! – Долбила она несчастное бедро. – Ну что ты не просыпаешься?
Она принялась щипать себя. От щипков на коже оставались синие кляксы. Не красные следы. Кляксы дразнили Мичи короткий миг и исчезали.
– Да как же?!
Надежда – упрямое, целеустремленное чувство, отчаянно не уступающее место страху, – избрала иной путь. Мичи легла рядом с неподвижным телом. Полежала. Легла сверху. Сердце действительно не билось. Ни у одной из Мичи, что находились
