Вероника Мелан - Приключения Бернарды и Городских мальчиков в нашем мире (СИ)

Но постепенно распробовали и борщ, и порося, научились пельмени есть ложкой и со сметаной, стали крошить сверху зеленый лучок, выращенный бабой Варей в избе на подоконнике. А после нескольких доз настойки заметно оттаяли, расслабились, повеселели, сделались розовыми.

Мужики возрадовались — оценили гости настойку! Знать, есть у них вкус, и губа не дура!

Вечер пошел веселее.

Бабки после той же настойки принялись бомбардировать молодцев вопросами: Ильична все выспрашивала, как да где живут, Олеговна — про работу, Васильевна тут же попыталась сосватать внучку за того, что с черным хвостом — уж больно он, мол, на ейного покойного мужа в молодости походил. Ведь говорят, что когда ладони квадратные, а брови широкие, то и характер хороший, не взбалмошный и не дурной, как раз бы ее Нинке такой подошел.

После этой фразы Баал стал прятать нарастающий шок под вежливой маской, а руки — под столом.

Один из дедов, перебрав с перцовкой, попытался было затянуть фронтовую, но его прервали, сказали, песнопения будут позже, сначала бы гостей отмыть в баньке, они как раз дозрели. Поэтому через пять минут раздобревшим иностранцам выдали валенки с галошами (нечего свои хорошие ботинки стаптывать), объяснили, где взять веники, мыло, черпаки и что с ними делать, а после отправили в конец огорода, где уже давно протопился деревянный сруб.

Напоследок предупредили, в какой сугроб лучше прыгать, чтобы уж наверняка…

Стоило молодцам хлопнуть дверью, как местные женщины — из разряда «все, кому еще нет пятидесяти» — тут же перебежали в дальнюю комнату и, толкаясь задами, приклеились к окнам.

*****

Пока спецотряд намывался (или чего уж он там делал?) в бане, я успела пообщаться с половиной собравшихся у двоюродной бабушки родственников: ответить на разномастные вопросы, поблагодарить за еду и прием, рассказать пару баек «с работы» — повеселить стариков историями городской жизни.

Здесь, в Полысаевке, гости случались редко, а уж иностранцы и того реже. Проще говоря, никогда.

Казалось бы, двадцать первый век, коммуникации, телевидение, давно открыты границы, а в таких вот затерянных закутках люди все так и живут, как пятьдесят, как сто лет назад: чугунные чаны, противни для жарки хлеба, корыта для стирки… Живут и не тужат, как мы иногда думаем, выходят вечером на завалинку, садятся на знакомое бревно у прогревшегося за день забора и смотрят, как клонится к горизонту солнце, а коровы, подгоняемые пастухом, возвращаются домой.

И есть для деревенских жителей что-то родное и незыблемое в утренних криках петуха, в тикающих на стене часах, доставшихся еще от прабабки, в замусоленных и застиранных шторах на окнах, стекла в которых давно бы сменить… В потрескавшейся раковине с прибитым к доске умывальником, в извечном — от рассвета до заката — огороде и в знакомых лицах, что проходят вдоль по улице. Всех знаешь, со всеми поздороваешься, спросишь, как здоровье и дела.

В деревнях есть то, чего нет ни в одном городе: пусть нет круговерти из событий, но есть тишина и размеренность, пусть немного новостей, но есть отсутствие суеты, почти нет приезжих, но зато все знакомые, свои.

Анастасия Захаровна выспросила и про сестру Таисию, и про маму, и про всех, кого смогла припомнить. Хорошая она, старенькая и теплая. А как радовалась, что внучка приедет ее повидать…

В какой-то момент я пожалела, что не привезла ей, гостеприимной родственнице, которую и знала-то не так хорошо, какого-нибудь сувенира. Хоть маленького, но…

Идея пришла в голову неожиданно.

Я посмотрела на часы и сказала, что выйду в туалет.

Меня снабдили дополнительным мотком туалетной бумаги (вдруг во дворе закончилась?), посоветовали держаться стены (земля стылая, ногу не подверни) и отправили с Богом.

Проходя по двору, чтобы скрыться в тени от глаз, я бросила взгляд на стоящую в отдалении баню.

Оттуда доносились вполне себе пьяные визги и хохот; в желтом оконце бодро мелькали мужские силуэты.

Значит, все идет отлично, время есть. Если здесь начало девятого, то в Бельгии начало четвертого — магазины должны работать.

Только бы получилось.

Оглядев темную улицу перед прыжком — деревянные покосившиеся дома, неровную дорогу и застывшие льдом лужи, — я почему-то подумала о том, как сильно соскучилась по Дрейку.

*****

Магазин, о котором я помнила еще с давних времен, оказался открыт. В нем продавали удивительно красивые тканые гобелены. Такой хоть на стол, хоть на подушку, хоть на стену — найдут бабушки применение. Еще бы найти качественные наборы полотенец (в хозяйстве женщинам пригодятся) и винную лавку, чтобы порадовать хорошим коньяком деревенских мужчин.

Брюссель гудел.

Центральная площадь, толпы туристов, кафе с извечными завсегдатаями, доносящиеся с дороги гудки полицейских сирен. Здесь никогда ничего не менялось: все так же высился в небе шпиль высокой готической ратуши, все так же продавали в каждом окне Бельгийские вафли и здоровенную клубнику в шоколаде.

Я облизнулась, поудобней перехватила объемный пакет с рулонами золотистой вышитой ткани и, огибая фотографирующихся на фоне знаменитой архитектуры людей, направилась через площадь. Винная лавка находилась на углу, рядом с шоколатье, а магазин домашней утвари — вниз по улице. Надо поторопиться.

*****

Бутылки в тяжеленных пакетах грохотали, плечо оттягивали две объемные сумки; я осторожно занесла их в сени, поставила у стены, прикрыла за собой деревянную дверь и отдышалась. Ух, куртка промокла от пота: там тепло, здесь холодно, все второпях, все на бегу, но подарки понравятся. Раздадим утром, скажем, что от нас всех…

Из комнаты доносилось хоровое пение, значит, дошло и до этого. Слаженно голосили и деды, и бабки, кто-то подыгрывал на гармошке. Я толкнула дверь в избу и оторопела: отпаренный и отмытый спецотряд с полотенцами на влажных волосах и красными лицами уже расположился за столом.

На коленях Эльконто ерзал чей-то внучок, к Баалу (видимо, не удержалась в нахлынувшей ностальгии) привалилась плечом порозовевшая Васильевна, Рен держал в руках стопку с настойкой и, расчувствовавшись, покачивал в такт песни головой, а Чейзер показывал одному из любопытных дедов военный нож, который, насколько я помнила, всегда носил в голенище сапога. Остальные пытались подпевать, видимо, песня по чьей-то просьбе шла по второму кругу.

Боже мой, даже угрюмый Канн, и тот старался вторить…

Так-так-так!

Удался, однако, вечерок-то!

Людмила — полная тетка лет сорока, что жила по соседству с бабушкой — заметив меня, наклонилась и прошептала: