Ольга Вереск - Сосуд (СИ)

Вереск Ольга

Сосуд

Глава 1. О том, какие мы бедные и несчастные, женщины

В полдень, уже с добычей, двумя подстреленными зайцами за плечом, я возвращалась домой, когда поняла что то‑то не так… Тишина! Опасность! Я её чую…

Расчехлив охотничий нож, я пригнулась и стала красться к поселению, огибая буреломы и осторожно двигаясь прогалинами. Чужие… Они уже здесь.

Живой лес опасливо прислушался, затаив дыхание, враждебны они или нет… И вдруг, притихший мир вновь взорвался звуками.

Гора с плеч! Пришлые — нам не враги. Я чувствовала, как мой лес, дикий, но прекраный зверь ворочался и сопел, смиряясь с их присутствием. И вот, он снова спокоен и умиротворён, а мои пальцы уже не сжимают костяную рукоять оружия.

Жители Приграничья, примыкавшего к южной границе Живого леса, всецело доверяли своему благодетелю. Без него не было бы ни моей деревни, ни еще десятка таких же поселений, живущих дарами леса. Мы заботились о нём, а он о нас.

По извилистой тропинке, весело насвистывая незамысловатый мотивчик, я бодро шла к родному дому, когда меня едва не сбил с ног Торак, соседский мальчишка.

— А тебя твоя мама искала! Кьяра, к нам прибыла Оракул! Представляешь, сама Оракул? И маги с ней! В Большом доме уже все собрались! — протараторив всё скороговоркой, сорванец помчался дальше, не иначе как подглядывать да подслушивать, ведь малышам в дом Совета путь был заказан.

— Эх — х, кончилась моя беззаботная жизнь, — вздохнула я, поднимаясь на крыльцо. — Ма — а-м, я — дома!

— Кьяра, Великая богиня, наконец‑то ты явилась! — услышала я в ответ родной материнский голос. Ободряюще, ничего не скажешь. — Оракул уже в Большом доме!

Подвязав тушки подстреленных зайцев под козырьком крыши, я вошла в избу, думая о том, как далека наша страна от совершенства! Даже здесь — на краю мира — моей судьбой управляют давно никому не нужные традиции.

Оракул?! И что?! Ладно, прорицательница! Хорошо, еще она — жрица самой богини Айоры! Ну, не сама же Милостивая, что за переполох?! И, вообще, Оракул здесь два года не появлялась, могла бы еще столько же не показываться. Мне от этого хуже уж точно не было бы!

— Прости неразумное моё дитя, о, двуликая! — мама, привычно опустившись на колени перед глинянной статуэткой, бормотала молитву. — Как не может существовать свет без тьмы, день без ночи, так и не существуют добро без зла, богатство без бедности, сила без слабости, и Айора Милостливая без Айоры Свирепой…

Двуликая богиня Айора… Именно она олицетворяла равновесие нашего мира, а Оракул, которым может быть лишь женщина, прошедшая священный обряд Очищения, — наместница богини, её глаза и уши. Прибывая в каждый город, в каждую деревню, она проводит ритуал — Испытание. Ну, да, тот самый, на который я и опаздывала.

— Кьяра, Великая богиня, ты вся вывозилась в крови и грязи! Быстро раздевайся и полезай в лохань! — голос матери прервал мои размышления. — И без возражений!

Вздохнув, я скинула поклажу и, пристроив лук и колчан со стрелами у стены, стала раздеваться. Тёплая вода приняла моё тело в свои нежные объятия.

— Вот — вот ритуал начнется, а ты ещё не готова, аведь я просила тебя не уходить в лес! — мать суетилась у очага, непрестанно что‑то помешивая в небольшом котелке, то и дело, добавляя в него какие‑то коренья и травы.

Ритуал… Хм… простая церемония получения татуировки на запястье, изображающей Луну или Солнце. Именно она навсегда определяла место женщины, достигнувшей брачного возраста, в этом до крайности мужском мире. 'Кайрими' — Луна, буквально с древнемарийского означает 'ночная жена', а 'Найрими' — Солнце, соответственно 'дневная жена'. В чем разница, думаю не сложно догадаться.

Я прикрыла глаза, вспоминая, что же мама мне рассказывала о ритуале?! И рассказывала ли вообще?!

— Ма, а — а-а… ты помнишь своё Испытание?!

— Конечно, птеньчик, как сейчас! Я была такой молодой… — голос матери убаюкивал, расслабляя и затягивая в сон, — … на церемонии незамужние и не обещанные в жены девушки, наряженные, точно невесты, собираются в Большом доме. Туда же приходят их родители и… женихи. Я так боялась, а моё сердце чуть не выскочило из груди, когда…

В отличие от других, я не испытываю ни священного трепета, ни давящего на нервы страха. Да, мне семнадцать, и я несколько припозднилась, что уменьшало мои шансы на выгодную партию, в отличие от пятнадцатилетних дурёх, что жаждали принадлежать мужчинам, ну, и что?!

Честно говоря, мне было всё равно, какую татуировку я получу: если не в твоих силах изменить свою судьбу, какой смысл дергаться, словно кролик, попавший в силки? Когда всё будет определено, тогда и буду решать, как жить дальше.

— Ты спишь, доченька? — ладони матери коснулись моей головы.

Понятно, приготовила очередной отвар в надежде сделать мои черные, прямые как струна и жесткие как осот волосы мягкими и шелковистыми. Эх, мама — мама! Как же ты не поймешь, не нужна в Живом лесу ни красота, ни изящество. Кого этим удивлять да поражать, лесное зверье?! И зачем ты суетишься, втирая пряно пахнущее масло в мою с детства смуглую кожу?! Не станет лицо мое белее и румянее, хоть изведи ты все отвары и настойки. Наследие предков, вернее предка — отца, кожа которого напоминает кору дуба, да и сам он, как вековой дуб — сильный и несгибаемый, такого и топором не взять. А мои руки?! Оставь их, мам! Непокрытые мозолями пальцы легко рассечет тетива лука, к чему твои старания?!

Я лежала и неторопливо вела свой мысленный диалог с матерью, которая суетилась вокруг меня, то промывая мне волосы настойкой, то увлажняя маслами лицо, распаренное горячей водой. Почему мысленно?! Потому что, сколько разговоров не заводи, всё одно выйдет — обидится, подожмет губы, а глазами глянет так, что впору идти топиться в речке.

И не понять материнскому сердцу, что не стать её девочке краше, изящнее станом да прилежнее характером. Неоткуда взять ей кротости да миролюбивости. Стальными скобами скованно сердце её — душит праведный гнев на отца, да и на сам порядок, установленный в общине его железной рукой.

— Кьяра?! Поднимайся, доченька! Вот сейчас мы тебя вытрем и наденем красивый сарафан… — причитала мать, бегая вокруг с полотенцем. Раздражало ли меня это?! Поначалу — да, а теперь уж привыкла.

— Мамочка, не маленькая уже! Дай я сама оденусь! — сказала я, натягивая льняную рубаху, с кожаными нашивками, тянущимися от запястий до локтя и по вороту. — И не смотри на меня так! Не стану я рядиться в платье, пойду в привычном и удобном.

— Но как же так?! Ведь женихи же…