Югетт Бушардо - Обман зрения

— Рафаэль, ты знаешь, что это то же самое, что Рафаил, — имя архангела, — как-то сказала я ему. — Иногда ты кажешься мне сверхъестественным существом, ты тоже… Архангел, ты знаешь, он идет на дракона, его сверкающий клинок направлен к земле… Когда я смотрю на тебя, такого большого, такого прямого, с тростью направленной вперед, я вспоминаю витраж из моего детства, он украшал деревенскую церковь.

— Ошибочка с персонажем! Ты должна помнить, Сара, если посещала церковь, что архангел с огненным мечом, противостоящий демонам, — это Михаил, но никак не Рафаил!

Неважно. Я продолжала повторять, стоя напротив, имя, что я так любила:

— Рафаэль, Рафаил…

Негромко, сосем тихо: Рафаэль воспринимал любое движение губ, малейший шепот; я не хотела быть пойманной в столь очевидном проявлении обожания. Его имя зарождалось в самом центре моей груди, как солнечный зайчик, вместе с рождением дыхания, произнести и спрятать, произнести и спрятать… как тайну моего убожества, моей заурядности, моего незаподозренного уродства… «Сара, ты посредственная…»

Моим единственным «хорошим другом» (как называла его мама) до Рафаэля был Лоран. Лоран меня любил… немного… сильно… Поди узнай! Моя удача заключалась в том, что он был рассеян. Рассеянный от рождения, рассеянный более, чем это допустимо. Лоран всегда витал в облаках. В один прекрасный день его взгляд остановился на мне. Возможно, в тот момент он грезил о другой и, приняв меня за нее, подошел ко мне.

С Лораном было легко. Преподаватели, читавшие лекции по истории литературы, что мы совместно посещали, настаивали на его «проницательности», его «тонкости восприятия». Так как он никогда не присутствовал «весь целиком» на их занятиях, он в совершенстве овладел искусством произнесения неожиданных сопоставлений, забавных аналогий. «Наш поэт может что-нибудь добавить?» — вопрошали в конце лекции убеленные сединами преподаватели. И Лоран добавлял: замечание, сомнение по поводу предложенной интерпретации, отступление от темы. Аудитория приветствовала артиста раскатами смеха или погружалась в уважительную тишину.

Лоран обладал странной внешностью, под стать его мыслям: его волосы напоминали паклю, светлый блондин, с белой кожей от макушки и до кончиков ступней, всегда слишком большая одежда, еще более нелепая, чем моя собственная. Черты его лица были острыми и одновременно какими-то детскими. Его наряды вызывали веселое недоумение: забывая о времени года, в самый теплый весенний день он появлялся в длинном красном джемпере, связанном его бабушкой, и щеголял открытой майкой в разгар зимы. Однокурсники беззлобно подшучивали над его теннисками, напяленными рисунком на спину, ботинками из разных пар.

Лоран просто потрясающе умел игнорировать людей, мешающих ему. Он мог провести целую лекцию, сидя напротив уважаемого профессора, читая книгу, не имеющую никакого отношения к предмету, или заполняя белый лист легкими штрихами рисунков. Он никого не провоцировал. Он был где-то далеко. А еще он умел приводить в замешательство, тех, кого любил. Я, как сейчас, вижу: конец занятий, которому мы все аплодируем, вот он чинно спускается с верхнего ряда аудитории, где он обычно сидит, соблюдая дистанцию между собой и кафедрой, за которой стоит молоденькая преподавательница. Он несет какой-то плохо завязанный сверток. Улыбаясь, она разрывает упаковку, обнаруживает книгу и густо краснеет. Отличник, сидящий в первом ряду, затем уверял нас, что прекрасно разглядел надпись, сделанную Лораном на титульном листе: «Моему любимому преподавателю эта книга, что я «позаимствовал» в книжном магазине специально для нее (у меня не так много денег) в надежде разделить с ней мои открытия».

Таким был Лоран. Возможно, он заметил, что я тоже, как и он, укрываюсь по углам, где нас никто не мог побеспокоить. Возможно, он лишь слышал, при этом не видя меня, мой доклад о пражских писателях, творящих на немецком, доклад, сделанный с определенным успехом. Как и я, он затем поделился со мной, он любил Рильке, Кафку…

Во время подготовки к экзаменам мы не разлучались. Он не мог привести в порядок свою небольшую комнату, чтобы перераспределить деньги и снять жилье поближе к университету, но он проводил ночи у меня, занимаясь вместе со мной. Затем мы обменивались ласками на слишком узкой кровати, неумело, но нежно познавая друг друга.

Несмотря на возраст, это не была безумная любовь. Я отчетливо представляла, что в один прекрасный день глаза Лорана раскроются, он увидит реальный мир и женскую красоту и в этот момент он забудет о привлекательности книг и о своей подруге по чтению. Я по ошибке оказалась на его жизненном пути, я просто воспользовалась его рассеянностью.

Рафаэлю я рассказывала о Лоране так, как будто бы эта связь закончилась лишь недавно. Я никогда не подчеркивала мое одиночество. Не раздумывая, не просчитывая, я сразу же выбрала определенную линию поведения: чтобы Рафаэль никогда не смог заподозрить, что он стал для меня «спасательным кругом», чтобы он никогда не узнал, что без него я была готова отправиться в одинокое путешествие по северным странам, тем странам, где летом, как утверждают, легко завести знакомство с мужчиной. Я ничем не хвасталась, но Рафаэль мог фантазировать. Я не могла упустить подобный шанс: он любил меня, и я не хотела его разочаровывать. И почему, почему вообще я должна была его разубеждать? Если кончики его пальцев, его ладони «видели» не то, что мое зеркало? До этого момента я всегда покорялась. Первый раз в жизни я ощутила себя бунтаркой.

Рафаэль был счастлив, это было видно, Рафаэль был влюблен, он не стеснялся это показывать… и он любил меня!

С того дня, как он мне сообщил о своем намерение отправиться «посмотреть», как он выразился, на мое место работы, я все время представляла: веселье и изумление, сдерживаемые насмешки и плохо скрытое сочувствие. Он пришел вместе со мной в то время, когда все двери офиса еще гостеприимно распахнуты, когда все обмениваются утренними приветствиями, своими впечатлениями от вчерашней программы телевизионных передач, свежими новостями. В коридоре он сопровождал меня с гордо поднятой головой, белая трость убрана в карман, ладонь готова к рукопожатию. Я представляла его то там, то тут: «Мой друг Рафаэль».

Арно, красавец Арно, выглядел самым озадаченным: остолбеневший, он стоял у своей открытой двери с кипой документов в руках, бормоча что-то маловразумительное. Я ликовала в душе; я наблюдала, забавляясь, за затруднениями других людей, за их неспособностью произнести хоть слово, наблюдала за тем, как каждый из них, внезапно стал взвешивать каждую фразу, боясь ранить или впасть в банальность. И движение глаз от Рафаэля ко мне, от меня к Рафаэлю. Они наконец заметили меня, мои обычно столь безразличные сослуживцы.