Елена Кшанти - Блаженная несвобода

О тантре говорить не принято, и это самое первое, что вводит в стопор европейский ум. Как разобраться, если не говорить, не спрашивать и нет достаточной литературы?

Одно дело тибетцы. Они уже с молоком матери впитывают эту культуру, которая у них неразрывно связана с религией. А что же делать тем, кто вырос на вечно докапывающихся до Истины Достоевском или Толстом? Что делать, если Ламрим, основной буддистский канон, описывает только этапы пути, не вводя в тонкости тантрических взаимоотношений Учителя и ученика или учеников друг с другом, а остальные книги только лишь призывают любить и уважать? Но вот как любовь и уважение выдавишь, когда глаза видят нечто негативное, не умея преобразовать его в нечто приемлемое и соответствующее?

— Читай Ламрим, там все написано, — говорили ей монахи.

— Но я же не говорю, что в Ламриме этого нет, — отвечала Стеша, — там подробно говорится, как ученик должен относиться к Учителю. Но почему-то не говорится, по какой причине…

«В тантрическом буддизме требуется полное и безоговорочное вверение своему духовному наставнику!».

Это она узнала уже после Посвящения.

И эта формула не давала ей спокойно спать, жить и даже дышать. Она боялась даже своих мыслей, где она могла испытывать сомнения, потому что и они могли стать нарушением самаи. А нарушение самаи, если верить Ламриму, вело в самый что ни на есть ваджрный Ад.

Стеша подходила к Джецун, приседала на колени и, опустив глаза, спрашивала:

— Учитель, почему я должна полностью ввериться вам, если иногда чувствую что то, что вы делаете, не всегда правильно и не совсем соответствует моим представлениям об Учителе Будды?

— Потому что ты не постигла Пустоту, когда ты ее поймешь, то все сразу станет на свои места.

И Стеша с поникшей головой шла постигать Пустоту.

Как-то раз в ее дверь постучались охранники Учителя Ситипати. Это были очень худые, похожие на скелеты, мужчина и женщина:

— Джецун ждет тебя в саду свободных ассоциаций, тебе велено срочно прийти.

— Хорошо, — пролепетала Стеша и стала поспешно собираться.

Тогда она еще жила во дворце, недалеко от покоев Учителя. Ситипати дежурили около его двери, но они не совсем походили на охранников, потому что были очень галантные и всегда мило улыбались всем приходящим. И сейчас они учтиво проводили ее в восточную часть Дворца. В этой части она редко бывала. И сейчас, когда она очутилась перед огромной зеркальной дверью, инкрустированной изящной позолотой, она не могла понять, была ли эта дверь здесь всегда или изменения произошли лишь недавно.

— Вот те раз, это что за сад такой, новый, наверное? — спросила она у Ситипати, на ходу поправляя наспех надетую красную кофту.

— Да нет, просто воспроизведенный.

— А… — сказала Стеша, как будто что-то поняла.

Они открыли перед ней зеркальную дверь, и она оказалась на огромной террасе, где по всей ее протяженности лежали бесформенные мягкие циферблаты часов, некоторые из них даже свисали с резных перил или были небрежно накинуты на стулья.

В воздухе плавали интимные части мужских и женских тел и слегка пошевеливались. А через обнаженные композиции других трудно определяемых частей человеческого тела просвечивало тусклое небо, в зените которого медленно плыл огромный крест с распятым на нем Христом.

Стеша застыла от удивления. Если бы видел это Сартр с его концепцией абсурдности бытия…

Джецун сидел в большом кресле, похожем на присевшую обнаженную женщину, и, что-то нашептывая, перебирал старинные тексты.

Завидев ее, он улыбнулся. Стеша поклонилась его монгольским сапогам с задранным верхом и произнесла:

— Джецун, я поражена. Как было возможно воспроизвести этот сад? Это же совершенно не вяжется ни с тибетской, ни даже с монгольской культурой.

— А ты думала, что я к какой-то из них принадлежу?

— Ну вы ведь сами постоянно говорите о том, что тибетская культура важна, что сохранить ее в условиях дискриминации нации необходимо, что она несет огромный потенциал духовности. Это воспринималось мной, как ваше предпочтение тибетской культуры в ущерб другим направлениям, и в последнее время эта мысль не оставляла меня в покое.

— Нет, дитя мое, это лишь обусловленность данного существования. Буддийская философия в обрамлении тибетской культуры просто более целесообразна сейчас для нашего восприятия. И в такой форме нам, родившимся и выросшим в этой культуре, легче всего вам ее преподнести. Что же касается этого сада, то я воспроизвел его специально для тебя и из твоего сознания. Ты разве не узнаешь эти образы?

— Да, узнаю. Это мне напоминает картины Сальвадора Дали, гениального провокатора, который, самовыражаясь таким Образом, разрушал приоритеты общества. Безусловно, когда-то мне нравился этот художник.

— А сейчас?

— Мне нравилось в нем то, что он отрицал нормы и нравы, превращая реальность в безумный фарс. В этом что-то было для мозгов, которые зарастают тиной и от этого перестают двигаться, но сейчас я уже не нахожу в нем опоры для моего ума. Это крайность, которая ни к чему не ведет.

— Да, но эти образы остались в твоем мировосприятии. И они, так или иначе, формируют твой вкус, накладывают отпечаток на твои привязанности.

Странно, почему именно так Джецун увидела мои наклонности, неужели в моем мозгу нет более возвышенных ассоциаций? Или эти ассоциации просто на данный момент времени наиболее подходящие, чтобы выразить мне некую идею, которая без этого не может обрести плоть?

Перед глазами проплыло молодое длинноносое лицо Сальвадора, один глаз прищурился и нахально ей подмигнул. Стеша вспыхнула и отвернулась, но через секунду повернулась вновь. Усталые и печальные глаза Джецун смотрели на нее в упор, и на миг девушке показалось, что через эти глаза на нее смотрит сама вечность. Стало прохладно, подул робкий ветер.

Стеша подняла голову, посмотрела на плывущего по небу Христа и произнесла:

— Да, кто-то до сих пор считает, что, чтобы иметь душу, ты должен висеть на кресте и кровоточить.

— Ты ведь оперируешь этими образами, чтобы выразить некие свои мысли? — спросил Джецун.

— Да, наверное, — немного помолчав, согласилась Стеша.

— Значит, так же тебе надо будет смириться и с тибетской культурой, она тоже оперирует привычными ей образами, чтобы выразить основные понятия тибетского буддизма.

Джецун встал, опершись о подлокотник кресла, похожего на пухлую женскую руку, и, развернувшись, пошел к тропинке, ведущей через отверстия в изображении добропорядочной леди в белом чепчике к берегу озера, где сидел Нарцисс и смотрел в воду.