Летняя история - Наталия Романова
— Не дождёшься, Фон Хер Шувалов.
— Очень жаль, — в этот момент он толкнул Татьяну, чтобы тут же поймать и утащить с собой под воду, но до того момента, как Ложкина успеет испугаться или возмутиться, поставить на ноги и протереть воду с её лица.
— У меня тушь размазалась!
— Совсем немного, — он аккуратно провёл по нижнему веку, потом по верхнему, — вот, так лучше… — потом провёл пальцем по губам, Ложкина вздрогнула, может, от движения, но скорее от взгляда Шувалова…
— Там тоже тушь? — ехидно улыбнулась.
— Да, немного, пошли домой?
— Пошли, — она двинулась к берегу и попыталась отжать платье, почувствовав прохладу от бриза.
— Снимай, — услышала за спиной, — снимай, снимай, — Шувалов взмахнул своей рубашкой, — пойдёшь в этом, успеешь ещё и простыть, и обгореть, и напиться в хлам, ты на море, Ложкина, не обязательно начинать выполнять всю программу в первый день.
Они дошли довольно быстро, Ложкиной всегда нравилось общаться с Шуваловым, он был интересным собеседником, и если бы не вёл себя, как павлин, почти наверняка был бы приятным человеком. Но даже с такой версией Шувалова было о чём поговорить и, главное, поспорить. Он иногда морщился на крепкое словцо Ложкиной, иногда грозил вымыть ей рот с мылом, но чаще с энтузиазмом поддерживал беседу.
— Интересно, как там Алька? — выразила беспокойство Татьяна, они оставили собачку на попечении Анны-Эльзы, отправив недовольного Барона на задний, «технический», как уточнил, Аксольд, двор.
— Да вон она, — Татьяна увидела, как Алька крутится под ногами Якова и Лили, которые сидели на качелях и о чём-то тихо разговаривали. Уличные фонарики, которые стояли по периметру двора, были выключены, и только жёлтый свет светильника на крыльце падал косыми лучами на парочку. Лёня придержал Татьяну.
— Тшшшш…
— Что? — она почему-то зашептала.
— Давай не будем мешать.
Ложкина ещё раз посмотрела на ребят. Лиля распустила волосы, они стекали волнистым каскадом по плечам и спине, которую с особой бережностью обнимал Яков. Он поправил ей невидимую прядь волос у лица, тогда как пальцы руки пробежались по шее и остановились, а сам юноша нагнулся, словно собирался поцеловать девушку, но остановил себя и провёл губами по щеке и что-то прошептал на ухо.
— Так и будешь стоять и смотреть? — шептала Ложкина.
— Нет, мы обойдём с другой стороны, не будем им мешать. Не хочу смущать парня, а тем более — его девочку.
— Не похоже, чтобы он смущался.
— Он смущается, поверь мне, и девочка его тоже, ты уже забыла, да? Или никогда не была влюблена впервые?
— Не помню.
— А я помню…
— Ну да, и теперь итог этой любви сидит на качелях, и очень похоже, что в скором времени ты станешь дедушкой!
— Не говори ерунду, Ложкина.
— Почему это ерунду, подростковый секс — это реальность.
— Я знаю своего сына, Таня, и… послушай: «Трепет первых прикосновений — рука, талия, глаза, волосы — прикосновений незапятнанных, как притча, обещающих, как занавес». Неужели ты не помнишь этого?
— О, боже, я сейчас расплачусь, — она покорно вложила свою руку в руку Шувалова, пока он обходил дом и заводил её на третий этаж.
— Давно ты стал таким романтиком, Шувалов? — ввернула Ложкина, — Трепет первых прикосновений… Ку-ку, Лёоооня, каких прикосновений, лучше поговори с сыном на предмет контрацепции. И уголовного кодекса, кстати, тоже, что там говорится на предмет согласия?
— Умеешь ты всё опошлить, Ложкина. У них первая любооооовь, это важный эмоциональный опыт, его обязательно нужно пройти, и парень, и уж тем более девочка, ощущают этот самый трепет прикосновений незапятнанных.
— Угу, но о тычинках поговори, чтобы поменьше обещали, а то будет вам тут всем занавес.
— Клянусь гипоталамусом — поговорю!
— О, это страшная клятва. Верю.
— Вот и отлично, а теперь, давай-ка выпьем шаманского…
— Приставать будешь? — сощурила глаза и посмотрела подозрительно. — Я громко кричу.
— Всё-то ты обещаешь, Ложкина, — засмеялся и достал бутылку, фужеры и вишню.
Глава 4
Утро начиналось у Ложкиной как обычно, ближе к обеду. Она сладко потянулась, перевернулась с живота на спину, ещё раз потянулась и, блаженно улыбаясь, прошлёпала босыми ногами к окну, чтобы распахнуть его навстречу солнцу, которое мгновенно заполнило собой тонувшую в полумраке комнату.
В первый вечер Татьяна изрядно выпила и, уставшая с дороги и от новых впечатлений, крепко уснула, кажется, уткнувшись носом в плечо Шувалова, ругаясь и бубня себе под нос, что завтра с утра надо выгулять Альку. К своему удивлению, Ложкина проснулась к обеду, Альки рядом не было, как и Лёни.
В последующие дни это стало традицией, Лёня просыпался рано утром, подхватывал маленькую собачку, которая быстро просекла ситуацию и заваливалась спать между парочкой, и спускался вниз, чтобы сходить к утреннему морю, а Альке — справить свои собачьи потребности.
— Что это за порода? — спросил Шувалов, глядя на ушастое нечто с лисьей мордочкой.
— Без понятия, собака.
— Как это «без понятия»? Ты не смотришь, что берёшь, что ли? Тебе её как что продали?
— Мне её не продавали, а отдали… ну, как «отдали», её принесли в ветеринарку, щенком. Со сломанными лапами. Со смещением… в общем, нужна была операция, наркоз и весь полагающийся в этом случае компот. Так что, я забрала её, у меня там приятельница работает.
— И оплатила весь этот компот?
— Да…
— Тань, так это же примерно на твою зарплату тянет… ты прямо герой.
— Ой, ладно, не померла же я с голоду. Скажешь тоже, «герой», — и Ложкина, к удивлению Шувалова, покраснела, потом подняла собачку, — зато смотри, какой у меня дружочек теперь есть.
— Кто гуляет-то с ней, когда ты на смене?
— А, соседский мальчишка. Подросток. И ему хорошо, и мне недорого.
— Вот и отлично.
Татьяна спустилась вниз, на первый этаж, и застала уже привычную картину. Анна-Эльза готовила обед, тщательно нарезая одинаковыми ломтиками или квадратиками мясо и овощи, укладывая плоды своего труда на изящную, фарфоровую посуду, рассказывая по ходу, почему именно такую говядину нужно нарезать так, а болгарский перец — эдак. Татьяна улыбалась про себя, но спорить
