Елена Арсеньева - И звезды любить умеют (новеллы)
Она упала, словно не выдержав его грубости.
Дамы испустили восторженный крик, почувствовав себя отмщенными. А мужчины разом издали истерический вопль ужаса:
— Она разбилась!
Они уже готовы были ринуться на сцену и отомстить негодяю, однако красавица тут же вскочила и раскинула руки, словно благодарно заключала всех в свои объятия.
Во всяком случае, так казалось мужчинам в зале. И они с глубокой тоской смотрели на ее поклоны, на плавные движения ее выразительных, говорящих рук, на улыбку румяного рта, ловили блеск из-под опущенных ресниц, а дамы ревниво пытались проследить за взглядом красавца. Томный это был взгляд, страстный, — чудилось, лишь удалясь за кулисы, эти двое упадут друг другу в объятия и предадутся истинной, не наигранной любви…
Занавес упал. На миг «эти двое» скрылись от всех. В их обращенных друг другу глазах сверкнул огонь, а вслед за этим танцовщица вскинула руку и наградила «греческого бога» увесистой оплеухой — у него даже голова качнулась назад. Воскликнула:
— Вот тебе за грубую поддержку!
И тотчас занавес вновь разлетелся в стороны, а блистательная пара склонилась в поклоне. Никто не заметил, что у красавца пылает слева лицо.
Занавес закрылся.
— Анна! — яростно метнулся «греческий бог» к партнерше.
Однако она, ничуть не испугавшись, смотрела с вызовом:
— Что вам угодно?
— Как ты смеешь?!
— Извольте обращаться с моей женой на «вы», господин Мордкин!
Вышедший из правой кулисы высокий светловолосый человек с чеканными чертами красивого, высокомерного лица и холодными голубыми глазами встал рядом с балериной, одновременно сделав работнику сцены раздраженный жест, означающий, чтобы занавес больше не раздвигали, как бы там ни надрывалась публика со своими докучливыми «браво» и «бис!».
— Вы, быть может, не заметили, сударь, что ваша жена, — последние два слова танцора прозвучали ядовито, — отвесила мне пощечину? Не будь она женщина…
— Вы можете вместо нее вызвать на дуэль меня, ежели вам неймется, — тем же ледяным, учтивым тоном произнес голубоглазый господин. — Что же касается пощечины, то вы ее заслужили. Вы фактически бросили Анну Павловну на пол, она могла расшибиться, сломать руки, ноги…
— Шею, голову! — сердито буркнул партнер. — Ничего же не случилось, верно? Ну, хорошо, признаю: поддержка в самом деле была грубая, неудачная, я извиняюсь. Однако Анна слишком темпераментно рванулась от меня в сторону, я ее не смог удержать. Это произошло против моей воли, так что успокойтесь, Викто́р.
— Кому Викто́р, а кому барон Дандре, — сурово проговорил голубоглазый. — Все произошло против вашей воли, вы сказали? А вот это? Это тоже произошло против вашей воли? — И он потряс газетой, которую держал в руках.
— Что это? — небрежно спросил Мордкин, однако на его лице промелькнуло обеспокоенное выражение.
— «Тэтлер»[64]. Тот самый «Тэтлер», которому вы давали интервью. Право, может создаться впечатление, будто вы танцуете в одиночестве. И весь успех «Вакханалии», аплодисменты которой до сих пор грохочут в зрительном зале, принадлежат только вам. «Павлова тоже очаровывает», — ядовито процитировал Виктор Дандре, заглянув в газету. — Тоже очаровывает! Тоже! Единственная фраза об Анне Павловне во всей статье, во всем вашем интервью! Вы танцуете с нею «Легенду об Азиадэ», «Жизель», «Коппелию», блистательную «Вакханалию», но, судя по статье, в этих балетах нет никого другого, кроме вас.
— Что вы ко мне пристали? — огрызался Мордкин, чувствуя себя явно неловко, но все же стараясь сохранить невозмутимость записного красавца. — Я не напрашивался на интервью. Репортер сам заговорил со мной, когда посмотрел, как я исполняю «Танец с луком и стрелой». Он в восторге от того, что я изменил название на «Танец индейца», что я надеваю головной убор из перьев…
— Который, по сообщению в газете, был вами куплен в Америке, у вождя племени сиу, — ядовито закончил Дандре. — Что за чушь, Мордкин? Какой, к черту, вождь сиу?! Почему не ирокез, не апач, не могикан какой-нибудь? Мы ведь прекрасно знаем, что этот головной убор вам изготовили в театральной мастерской. Нет же, сиу! Ох и любите вы пускать пыль в глаза! Вы когда-нибудь так завретесь, Мордкин, что попадетесь на собственном вранье. Непременно попадетесь, потому что вранье — очень утлая лодчонка, в которой опасно пускаться в житейское плаванье. Можно и на дно пойти!
— Вам это известно из собственного опыта, дорогой Виктор Эмильевич? — с самым невинным видом спросил Мордкин, и после этой вроде бы безобидной реплики оба: и увлеченный резонерством Дандре, и доселе стоявшая неподвижно и молча Анна Павлова — разом вскинули головы.
Анна даже прижала руку к лицу, как если бы Мордкин вернул ей пощечину.
Ну, он и впрямь знал, что делал, когда бросал, казалось бы, совершенно невинную фразу…
* * *В начале XX века — серебряного, железного, кровавого, страшного, фантастического, грозного, стремительного, убогого, роскошного, перелопатившего судьбу человечества XX века, от которого так много ждали и который обманул столько ожиданий, даровав взамен то, что у него вовсе не могли просить, ибо фантазии на подобные просьбы не хватало, — так вот, в начале этого суетного века в среде петербургских аристократов и богатеев отчего-то сделалось шикарным иметь на содержании артистку из Мариинского императорского театра. Но не певицу, а балетную танцовщицу.
Раньше говорили: «Балет существует для возбуждения потухших страстей у сановных старцев». Ну, это слишком радикально сказано, конечно. И страсти не потухли, и отнюдь не старцы числились в обожателях танцовщиц. Разумеется, все эти господа старались выбрать в содержанки не абы какую статисточку из кордебалета, которая за все время спектакля один-единственный разок окажется на виду, и то не одна, а вместе со своим четвертым или шестым рядом, где ее даже и в бинокль среди прочих не различишь, — а непременно ведущую балерину. Приму! Или хотя бы что-то из себя представляющую с точки зрения подлинных ценителей. Весьма желательно, чтоб о ней в газетах писали восторженные рецензии, вроде вот такой: «Вчерашним вечером на премьере балета такого-то блеснула госпожа NN. Ее стремительный арабеск во втором действии показал большой труд, строгий отбор выразительных средств, 34 подряд fouetteе́ вскружили голову зрителю, а ее pas de deux в паре с господином M. сделало новую славу русской Терпсихоры».
Нормальному человеку в сем наборе слов почти что ничего не понять, однако же до чего красиво звучит! И весьма тешит самолюбие, особливо ежели где-нибудь вскользь упомянуто, что означенная госпожа NN пользуется особенным расположением его сиятельства С., его превосходительства Р. либо его высочества К.
