Елена Арсеньева - И звезды любить умеют (новеллы)
Айседора решилась сделать это в Ницце, но ее спасли.
Ирме она писала: «Я рыдала и страдала из-за него так много, что он, кажется, исчерпал все мои человеческие возможности страдать».
И все же саламандра попыталась вернуться к жизни. Ей понадобился для этого даже не танец — хотя она танцевала по-прежнему, и отзывы о ее искусстве, музыкальных композициях на музыку Листа, стихи Марселя Эрана и Жана Кокто были разными, от восторженных до уничижительных, — а новая любовь. На сей раз избранником ее сердца стал пианист Виктор Седов — тоже русский (может быть, в память о Есенине?!), тоже молодой и красивый. Его она привезла в Ниццу, в свою студию в доме № 343 на Променад д’Англэ, в сентябре 1926 года. Виктор Седов был не ангел и не черт: очень красивый, очень влюбленный, очень преданный этим последним отсветам красоты, которыми ослепляла сейчас Айседора. И вдруг… и вдруг она засияла еще ярче!
Ну да, новая любовь.
Она отправила Виктора в Париж — якобы хлопотать о ее делах, спасать от продажи ее дом в Нейи. А сама отправилась на ужин с друзьями в Гольф-Жуан. Еще несколько дней назад она заприметила там поразительно красивый автомобиль «Бугатти»… и его владельца, ослепительного молодого итальянца по имени Фалчетто. Глаза ее после встречи с ним сияли так, что верная Мэри Дести заподозрила недоброе. То же самое мрачно сообразил прибывший к Айседоре и решительно настроенный оплачивать все ее расходы Лоэнгрин — Парис Санжер. Айседора все еще была любима этим человеком… но она собиралась на автомобильную прогулку с Фалчетто!
Санжер вспылил и ушел. Мэри Дести пыталась остановить саламандру, которая так и пылала в огне новой страсти. Айседора только засмеялась:
— Дорогая моя, я не отказалась бы от этой поездки, даже если бы знала, что она последняя в моей жизни!
При этом она накинула на шею новый шарф — Айседора обожала длинные, развевающиеся шарфы, они шли ей безумно, никто не умел носить шарфы так, как она! — огненно-красный, длинный, с желтым силуэтом фантастической не то птицы, не то змеи. Последний раз блеснула глазами на благоразумную Мэри и сбежала вниз, к «Бугатти» и черноокому, невообразимо красивому и молодому — ох, боже мой, все повторялось снова и снова! — возлюбленному.
Он устроился на месте пассажира. Айседора — за рулем. Она теперь научилась водить автомобиль и желала показать свое мастерство.
Глядя в его чудесные, сияющие восхищением глаза, которые казались ей темнее ночи и ярче солнца, она крикнула:
— Прощайте, друзья, я иду к славе!
Автомобиль рванулся вперед… и остановился. Голова Айседоры лежала на руле. Пылающий яркими красками шарф намотался на ось колеса, захлестнул шею поистине «мертвой петлей». Позвонки нежной шеи Айседоры были сломаны, сонная артерия порвана в одно сверкающее мгновение.
Невероятная, великолепная смерть! Не мучение, а изумление… может быть, даже радостное изумление.
Она умерла любя, глядя в глаза, исполненные любви.
Что может быть лучше?
Огонь страстей пылал вокруг этой блистательной саламандры до последнего мгновения ее жизни.
Какая женщина не позавидует?..
Тайна лебедя
(Анна Павлова)
Музыку ждали, но все же она ударила с внезапностью выстрела. Зал содрогнулся от первого же аккорда, и пока звучало краткое вступление, нарастало возбужденное ожидание чего-то необычного… может быть, даже непристойного. В этом ожидании была тревога — та тревога, которую испытывают мужчины и женщины в ожидании любви. И резкий вздох, почти болезненный стон вырвался у зрителей, когда на сцену вылетели эти двое.
Они рассыпали каскады прыжков, но в то же время чудилось, что они ласкают друг друга. Они держали над головой полупрозрачное шелковое полотнище, и отблески страстного алого цвета румянили их лица, заставляя думать, что лица эти горят от вожделения.
Оба были так изумительно прекрасны, что чудились ожившими воплощениями мужской и женской красоты Золотого века.
Он напоминал сложением юного греческого бога: с игрой мускулов на безупречно сложенном теле, с длинными, сильными ногами, перевитыми мышцами. Дамы, собравшиеся в зале, впивались в них глазами. Некоторые никогда в жизни не видели голых мужских ног! Ну, интересно, где они в то время, в 1910 году, в пуританском Лондоне, могли их видеть?! Даже балетные танцовщики появлялись на сцене, обтянув ноги трико. А тут… загорелые, слегка подернутые золотистым пушком… С ума сойти!
Когда при прыжках короткая туника, едва державшаяся на одном плече и перехваченная поясом на талии, всплескивалась, дамы-зрительницы переставали дышать и норовили заглянуть под эту тунику… нет, даже проникнуть взглядом под бандаж, оставляющий открытыми напряженные, точеные ягодицы, стягивающий узкие бедра и…
Сердца дам пропускали несколько ударов. Этот блистательный красавец, чьи короткие золотистые кудри венчал венок из виноградных листьев, похоже, вне себя от возбуждения! И дамы только теперь с ревнивой завистью, даже с ненавистью осознавали, что обворожительному… ох, боже мой!.. что ему было, пожалуй, с чего возбудиться, ибо с ним в паре танцевала самая обольстительная особа на свете.
Тонкая, безупречно сложенная, с мягким перетеканием одной в другую изящных линий тела, она тоже была в тунике, но более длинной, чем у партнера, прикрывающей ноги почти до колен. От этого каждому мужчине еще более страстно хотелось заглянуть под тунику. Ноги, господи-боже, какие у нее были ноги! Какой подъем! Да разве может быть у женской ножки такой выразительный, говорящий подъем? Какая тонкая щиколотка! Аристократически изящная! Какая длинная, немыслимо стройная голень! Создана для поцелуев! А соблазнительная, тугая попка, а тонкая талия, а грудь торчком, а точеные плечи, а высокая шея, а лицо, ох, какое у нее дивное лицо — румяное, словно озаренное хмельным пламенем изнутри!
На черных струящихся волосах венок из виноградных листьев, такой же, как у красавца, которого все мужчины в зале немедленно начинали ненавидеть и к которому жутко, до исступления ревновали. Зрители приподнимались над креслами, не осознавая, что на их лицах отражено то же выражение опьянения страстью, которые изображали на сцене эти двое актеров… А может, все-таки не изображали, не играли, не танцевали, а ощущали воистину?
Да, это была вакханалия. Самая настоящая вакханалия чувств. Не зря танец именно так и назывался!
Она то манила его, то отталкивала. И вновь привлекала к себе, дразня. И, видимо, терпение молодого любовника иссякло. Он вскинул красавицу над головой и с силой оттолкнул от себя. Это было такое выразительное движение, что всем почудилось, будто прозвучало громкое проклятие.
