Елена Арсеньева - Преступления страсти. Жажда власти (новеллы)

Было темно, дождливо и холодно.

Заговорщики разделились на два отряда: один под началом Беннигсена и Зубовых, другой под предводительством Палена. Впереди первого шел также адъютант лейб-батальона преображенцев Петр Аргамаков, брат генерала Александра Васильевича (он исправлял должность плац-адъютанта замка). Петр Аргамаков обязан был доносить лично Павлу обо всех чрезвычайных происшествиях в городе: о пожарах и прочем. Император доверял ему безоговорочно, вплоть до того, что Аргамаков имел право даже ночью входить в царскую опочивальню. Ценность его для заговорщиков была неизмерима, потому что только по его требованию во всякое время дня и ночи сторож опускал мостик для пешеходов через водяной ров. А без моста попасть ночью в замок было бы невозможно.

Пален со своим отрядом, меньшим по количеству, отстал от первой группы. Зубов и его сообщники уже подошли к замку и пересекли мост, опущенный Аргамаковым. Генерал Талызин двинул батальоны через верхний сад и окружил ими замок. В сад на ночь всегда слеталось бесчисленное множество ворон и галок. Перепуганные движением людей птицы огромной каркающей тучей взвились над деревьями, и многие приняли их крик за дурное предзнаменование.

Зубов и Беннигсен со своими подчиненными бросились прямо к царским покоям. От спальни их отделяла библиотека, в которой крепко спали два лакея. Разбудив их, Петр Аргамаков велел отпереть двери прихожей, примыкавшей непосредственно к спальне, уверяя, что пришел к императору с чрезвычайным сообщением о пожаре в городе, как и предписывал ему регламент. Один лакей каким-то образом понял, что Аргамаков лжет, и начал звать на помощь. Его уложили ударом сабли. Он, впрочем, был только оглушен (фамилия его была Корнилов; после переворота его взяла в число своих слуг вдовствующая императрица и наградила домом и пенсией). Второй лакей повиновался и впустил заговорщиков в прихожую.

Выломав дверь в опочивальню, заговорщики ворвались туда… и обнаружили, что кровать императора пуста.

Павел проснулся от шума и кинулся к двери, ведущей в комнаты императрицы. Однако он сам запер их, а ключ… в такую минуту разве вспомнишь, где валяется ключ! Пытаясь спрятаться, он влез в камин, настолько глубокий и настолько тщательно прикрытый экраном, что тщедушная фигура императора совершенно скрылась в нем.

Увидав, что опочивальня пуста, Платон Зубов сердито крикнул:

– L’oiselet s’est envoli![16]

Однако более хладнокровный Беннигсен внимательно осмотрелся и заметил голые ноги императора, белевшие в темноте камина.

– Вот он!

Обнажив шпаги, Платон Зубов и Беннигсен подошли к Павлу и объявили, что намерены его арестовать.

Павел не отличался большим мужеством. Впрочем, на его месте и более храбрый человек растерялся бы. Он только и мог, что беспрерывно повторял:

– Арестовать? Меня? Что значит «арестовать»?

– С…сударь, – проговорил Платон Зубов с явственной заминкою, проглотив предшествующий этому слову слог «го», – вы должны отречься от престола в пользу вашего сына.

– Сына? Какого сына? У меня нет никакого сына, – отрывисто проговорил Павел.

– Ваньку валяет, – громко в тишине сказал Татаринов, известный своей грубостью.

– Взгляните сюда, – молвил Зубов, который единственный из всех постепенно в разговоре обретал спокойствие, а не терял его. – Вот бумага, акт отречения. – Он сделал знак, и Трощинский разложил на столе заранее заготовленный документ. – Мы желали бы, во имя России, чтобы на трон взошел ваш законный наследник Александр Павлович. Вам будут предложены…

Он осекся. Павел вдруг громко шмыгнул носом. Глаза его не имели никакого выражения, и видно было, что он ровно ничего не слышит. Лицо его покрылось потом, ночная рубаха на груди тоже видимо повлажнела. Он то шмыгал носом, то вытирал локтем пот со лба. Верхняя губа вздернулась, обнажив торчащие зубы. Он никогда не был более уродливым, чем в эти последние минуты своей жизни, и заговорщики смотрели на него с брезгливым отвращением.

– А, и вы здесь, князь, – проронил он вдруг, уставившись на Платона Зубова, и протянул ему руку.

– Отрекитесь, Павел Петрович, – с холодновато-приятельской интонацией сказал Беннигсен. – Подпишите бумагу, и клянусь, что с вами ничего…

Он не договорил, потому что в прихожей вдруг послышался шум и бряцание оружия. Это подошел второй отряд заговорщиков, несколько задержавшийся в пути. Однако Зубовы, Беннигсен и прочие вполне могли подумать, что спохватилась дворцовая охрана.

Между прочим, вероятность такого поворота событий была. Главный караул при входе в Михайловский замок несли поочередно все гвардейские полки, а в тот день он пришелся на долю одной из рот Семеновского полка, которой командовал гатчинец, немец по происхождению, капитан Пайкер, человек, верный присяге, но, как про него говорили, легендарной глупости. Пайкер был не способен на измену, однако на всякий случай заговорщики оставили перед кордегардией двух толковых поручиков, которым теперь пришло время выступить на сцену.

Пайкер, то ли заслышав шум, то ли встревожившись, уже начал раздавать оружие своим гвардейцам, и тогда один из поручиков, по фамилии Полторацкий, приблизился к нему с обескураженным лицом.

– Что вы делаете, ваше превосходительство? – спросил он тихо. – А рапорт?

– Какой рапорт? – удивился Пайкер.

– Ну как же? Император издал приказ: не выдавать оружия нижним чинам без написания специального рапорта о цели и причинах такой выдачи.

Пайкер оправдал характеристику своего ума. Он немедленно спросил чернил, бумаги, перьев, велел их очинить поострее, сел за стол и принялся составлять рапорт, путаясь в каждом слове, потому что буквы всегда были для него непобедимыми противниками. Час спустя, когда власть в России уже переменилась, он еще писал…

Во внутреннем карауле Преображенского лейб-батальона стоял тогда Сергей Марин, один из заговорщиков. Он был человек романтический. Потомок итальянских артистов Марини, некогда приглашенных в Россию Елизаветой Петровной, он был любителем французской литературы, автором сатирических поэм и эпиграмм, пользовавшихся большим успехом, и всем своим существом привязан к екатерининским идеалам культуры. Эти идеалы, думал Марин, возродятся при любимом внуке незабвенной государыни.

Однако при всей своей романтичности Марин был человеком острого ума. Услышав, что в замке происходит что-то необычное, старые гренадеры из числа преображенцев разволновались. Одна минута – и они ринутся узнавать, что случилось! Но Марин не потерял присутствия духа и громко скомандовал: