Меллисент Гэмильтон - Дерзкое обольщение

— А я не нанималась терпеть твои тиранические замашки! — растерянно пробормотала Дорис, избегая смотреть ему в глаза.

— Между прочим, я здесь нахожусь в качестве твоего союзника, а не врага, — напомнил Рикардо.

— И на этом основании мне полагается быть податливой дурочкой, ты это хочешь сказать? — язвительно спросила Дорис.

— Я могу понять твое неприятие всех представителей мужского пола, — негромко сказал Рикардо, — но хотел бы все же напомнить, что я не твой бывший супруг и за его проступки не отвечаю.

— Но из этого вовсе не следует, что ты мне должен нравиться!

— Милая моя Дорис, человеческая душа — вообще потемки, а женская — тем более…

Если бы Дорис умела визжать, топать ногами, царапаться, она бы сделала это сейчас. Но она этого не умела, а кроме того, разок переступив черту дозволенного, не рискнула сделать это во второй раз.

•— Я могу попросить тебя уйти?

— Да. Вот только выпью кофе и сразу уйду. Он переступил порог квартиры и двинулся на кухню. Дорис, побелев от бешенства, бросилась за ним.

— Это мой дом, черт побери! — закричала она. — И я хочу, чтобы духу твоего здесь не было!

Рикардо, казалось, не услышал ее. Он по— хозяйски окинул взглядом просторную, со вкусом оформленную кухню, открыл шкаф, сразу же нашел кофемолку, засыпал туда кофейные зерна; в общем, он чувствовал себя как дома.

— Черт возьми, я с тобой разговариваю или нет? — Она поймала его за руку, и только сейчас поняла, сколько силы в этом мускулистом теле.

— Я все слышу, не надо кричать, — спокойно сказал он, включая горелку.

— Не смей обращаться со мной как с идиоткой!

Рикардо обернулся, и Дорис оказалась неожиданно совсем близко от него. Он поглядел на нее сверху вниз — стройный, широкоплечий, весь — сила и невозмутимость.

— Если женщина ребячится, с ней приходится обращаться как с ребенком, — сообщил он нравоучительно.

— Серьезно? — приторно‑сладко спросила она. — Может быть, ты меня накажешь? В угол поставишь или отшлепаешь? — Последние слова прозвучали откровенно провокационно, и Дорис покраснела. — Попробуй только прикоснуться ко мне, — со страхом прошептала она, отступая на шаг, — и я вызову полицию.

Глаза у Рикардо потемнели, как море в грозу, губы сжались в тонкую линию, и прежде чем Дорис успела что‑либо сообразить, он рывком притянул ее к себе.

— Только попро…

Губы Рикардо с жадностью впились в ее уста, и угроза осталась недосказанной. Беззвучно застонав, Дорис забилась в его сильных руках, заколотила кулаками по его твердой, как сталь, груди. Она была одновременно и в отчаянии — поскольку в полной мере ощутила свое бессилие и беспомощность перед этим сильным мужчиной, и в смятении — оттого, что поцелуй разбудил в ней так долго дремавшие и, как ей казалось, надолго уснувшие чувства и ощущения.

Прошла минута или две. Рикардо отстранился от нее, и Дорис осталась стоять посреди комнаты с белым, как воск, лицом, с ничего не видящими пустыми глазами.

Если он хотел преподнести ей урок мужского превосходства, то добился цели. Правда, Дорис скорее согласилась бы умереть, чем признаться в этом.

— Если вы сейчас же не уйдете, — медленно г произнесла она, — уйду я. В конце концов ночь можно провести и в отеле.

Жесткий взгляд стоявшего напротив мужчины чуть смягчился. Взглянув еще раз на ее алые пухлые губы, Рикардо молча кивнул и вышел, тихо притворив за собой дверь.

Казалось, Дорис должна была торжествовать, но испытала она что‑то похожее на разочарование. Вот ерунда! — удивленно подумала она. Выходит, я на него зла только в его присутствии? Нет, наверное, я просто устала.

Вой кофемолки вывел ее из оцепенения. Выдернув шнур из розетки, Дорис решила, что по такому случаю действительно не грех выпить чашечку кофе с бренди.

Через пять минут с чашкой дымящегося кофе в руке она прошла в гостиную и пристроилась в бархатном кресле, подогнув под себя ноги. Что— то переменилось в привычной тишине комнаты, словно только что хозяйничавший здесь мужчина оставил после себя нечто неуловимое — то ли запах, то ли шорох, то ли просто ощущение присутствия.

Странно. Ведь этот красивый, как древнеримский бог, мужчина воплощал в себе все, за что она терпеть не могла мужчин: самодовольство, цинизм и безжалостное упорство в достижении своих целей. Если бы не отец, она бы не задумываясь послала Рикардо Феррери ко всем чертям, но…

Из груди у нее вырвался тяжкий вздох. Месяц или чуть больше — так, кажется, сказал Фред? Прошел всего лишь день, а она уже на грани срыва. Это будет просто чудо, если ей удастся продержаться месяц…

Фотосъемки затянулись, и Дорис с трудом сдерживала нетерпение. Как ни восхищал ее фанатизм Алана, сегодня его творческие поиски скорее утомляли ее, и она никак не могла дождаться минуты, когда можно будет уйти.

— Отлично, дорогая… Подбородочек чуть вы— выше… Теперь чуть поверни голову в мою сторону… Изумительно!.. Улыбочка! Знойная, томная — ну, ты понимаешь… Губки чуть надуй— Потупи взор… Отлично!.. Теперь подними глаза на меня. — Защелкал затвор. — Порядок! Это то, что надо. Ты свободна.

Со вздохом облегчения Дорис отошла в сторону от подсвеченных софитами декораций. От всей этой на полную катушку работающей техники в студии было еще жарче, чем на улице, и Дорис почувствовала, что без душа она долго не протянет.

Быстро переодевшись в гримерной комнате, Дорис подхватила сумку с вещами и, пробегая, помахала Алану и двум его ассистентам рукой:

— Извините, убегаю. В час у меня демонстрация и распродажа моделей. Пока!

Десять минут — дорога до дома, еще пятнадцать — душ и переодевание, и вот уже, снова сев за руль, Дорис несется на северо‑восток — в одно из фешенебельных предместий Мельбурна. «Несется» — не совсем точное слово. Улицы забиты транспортом, и почти на каждом перекрестке приходится ждать, пока подойдет очередь на проезд.

Выставка‑продажа моделей сезона проводилась раз в два года в магазине дамских товаров по инициативе владелицы бутика. Это было благотворительное мероприятие, и Дорис пожертвовала в его пользу причитающийся ей гонорар. Она и еще две профессиональные манекенщицы демонстрировали аукционные модели, представленные их авторами по цене себестоимости. Аукцион посещали многие представители, точнее представительницы, местной элиты; посетителей рассаживали за столы, и прислуга обносила их шампанским, фруктами и бутербродами для разминки. Под занавес следовали пирожные с кофе и чаем.

Ворвавшись в комнатку, где царил естественный для таких случаев организационный беспорядок, Дорис пробормотала: «Тысяча извинений!» — и бросилась к вешалке с моделями.