Кетлин О'Брайен - Запретная страсть

– Мисс Уиттейкер! – В голосе доктора Джеймса зазвучало нетерпение.

Она протянула трубку девочке.

– Джинни, – сказала она изменившимся голосом, – это Брэндон, солнышко. Поговори с ним.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ночью прошел дождь. Хотя утром пробилось солнце, земля еще пахла влагой и пружинила под ногами, когда похоронная процессия поднималась к склепу Траернов.

Слева от дорожки ветер перевернул венок из желтых роз, и ножки металлической подставки беспомощно уставились в небо. Проходя мимо, Келси подумала: должен же кто-нибудь ее поправить! Полные жизни лепестки покрылись коростой глины, и у валявшегося в грязи венка был жалкий вид.

Вывернутый наизнанку, замаранный венок напомнил ей, в каком положении оказалась семья Траерн.

Келси поежилась. Было ветрено и прохладно. Сначала ее удивило то, как много народу в такую скверную погоду решилось прийти на кладбище, чтобы попрощаться с человеком, которого, насколько ей было известно, никто не любил. Но скоро бросаемые на нее украдкой взгляды и перешептывания все объяснили. Это были не просто похороны: для некоторых обязанность, а для большинства – бесплатное развлечение.

– Правда, правда, – свистящим шепотом утверждал кто-то. – Ее не было в машине. Она была в машине Брэндона!

Поскользнувшись на мокрой траве, Келси ухватилась за крыло ангела, склонившегося в безмерной печали над соседней могилой. Мрамор был холодный и осклизлый от покрывавшего его лишайника. Келси отдернула пальцы, окрасившиеся в зеленое, сунула их в карман платья и двинулась дальше, решительно не обращая внимания на ехидный шепот.

Плакала только Джинни, которую вел впереди процессии дальний родственник, и время от времени промозглый ветер доносил до Келси ее тихое всхлипывание. Келси понимала, что все ждут, когда зарыдает и она, но не доставила им этого удовольствия. Она была холодна как лед, и слезы застыли в ней, невидимые постороннему глазу.

Наконец процессия остановилась в тени склепа, где так сильно пахло сыростью и прелью, что Келси стало нехорошо. Она отделилась от толпы, вышла на солнце, куда ветер не доносил слов пастора, и, пока гроб не поставили на постамент, глубоко вдыхала свежий воздух.

Склеп был не особенно впечатляющим и больше походил на кукольный домик – белый, квадратный, абсолютно такой же, как все сооружения на склоне холма. Единственным отличием была открытая дверь.

– Не совсем то, что ему понравилось бы. Не такой великолепный, правда? – прямо над ее ухом произнес хрипловатый голос.

Выведенная из оцепенения, Келси повернулась, чтобы увидеть, кто это так неожиданно оказался рядом с ней.

– Папа! – Она испуганно подхватила отца под руку. Его мясистая ирландская физиономия, порозовевшие на ветру гладкие щеки казались такими неуместными на похоронах. – Ты что тут делаешь?

– По-моему, то же, что и другие. – Тим Уиттейкер усмехнулся, оглядывая окружающих. – Праздную.

– Тихо ты, папа! Это неправда. И это жестоко.

– В моих словах жестокости меньше, чем было у этого мерзавца.

Отец заговорил потише, но все же голос выдавал его торжество. У Келси не было никакого желания препираться у всех на глазах, и она повернулась к пастору. Отец замолчал, но краем глаза Келси видела, что он насмешливо оглядывает склеп и дорогой, красивый гроб.

Когда пастор перешел к той части панихиды, где положено расхваливать покойного, Тим Уиттейкер негромко, но очень красноречиво хмыкнул.

– Да, трудно ему приходится, – вполголоса добавил он. – Попробуй найти хоть одно доброе слово для Дугласа Траерна, ведь он за всю свою черную жизнь никому не сделал добра.

– Папа! – прошипела Келси.

– Но это же чистой воды правда, – не сдавался отец. – Я всегда знал, что он плохо кончит. Единственное, чего я боялся, – что он отправится на тот свет слишком поздно и мы не успеем порадоваться этому. Как хорошо, что сама судьба помогла нам!

Отец шокировал ее, и Келси почувствовала раздражение. Она знала, что отец ненавидит Дугласа, но все-таки говорить здесь такие вещи…

Она локтем подтолкнула отца, и они отделились от остальных. Церемония заканчивалась, и присутствующие начали разделяться на группки, оживленно переговариваясь между собой. Повернувшись ко всем спиной, чтобы никто не мог видеть ее лица, она схватила отца за руки.

– Папа, ты только послушай себя! Ты что, и в самом деле такой эгоист и думаешь, будто человек умер только потому, что это устраивает тебя? Джинни и Брэндон потеряли брата. Он был для них родной человек, член их семьи. И они любили его, что бы он ни совершил. – Келси замолчала, со всей отчетливостью, на какую только могла решиться, представив себе ситуацию, в которой они с отцом находились. – Наши проблемы – это наши проблемы, и нам самим в них разбираться. А панихида – для Траернов. Прояви к ним уважение или отправляйся домой.

Она проговорила это с такой безжалостностью и таким не свойственным ей тоном, что отец покраснел, по-видимому, ошарашенный и пристыженный. Келси тут же охватило чувство вины: я перегнула палку, упрекнула она себя. А почему? И с беспощадной честностью ответила себе: то, что сказал отец, взволновало меня потому, что нашло отзвук в сердце. Вероятно, и я тоже эгоистично радуюсь тому, что получила свободу, что теперь никто и ничто не заставит меня выйти за Дугласа Траерна. А отца не посадят в тюрьму.

– Прости, папа, я не хотела тебя обидеть.

– Нет, это ты прости меня, милая. – Отец приложил теплую пухлую ладонь к ее щеке. – Мне было даже подумать тяжело, что ты станешь его женой. Я же знал, как ты к нему относишься. И все это по моей вине. – Голубые глаза увлажнились и заблестели на солнце. – Я искал для тебя выход, но так ничего и не смог придумать.

Отец казался таким несчастным, стоя на ветру с растрепавшимися седыми вьющимися волосами, что Келси почувствовала себя виноватой за сорвавшиеся с языка сердитые слова. Но в чем же я виновата? – возразила она себе. Он, видите ли, ничего не смог для меня придумать! Разве это я сделала ту страшную глупость, за которую пришлось бы расплачиваться моим замужеством? Он сам дал Дугласу все карты в руки, и тот в любой момент мог заявить в полицию об украденных у компании деньгах, которые Тим Уиттейкер просадил на ипподроме, собачьих бегах и в карты. Ну какой отец допустит, чтобы дочь расплачивалась за его долги?!

Какой? Слабый. Эта мысль пришла ей в голову не впервые. Она всегда знала это.

– Ладно, папа, ничего, – пряча слезы, проговорила Келси и взяла его под руку. – Все будет хорошо. Только, пожалуйста, не говори так, тем более здесь. Прошу тебя.

– О, Келси, дорогая моя. Прости, я такой никчемный старикашка!