Елена Арсеньева - Преступления страсти. Жажда власти (новеллы)

Вы в опасности в вашей гостинице, и здесь, на родине, вас ждут сильные недруги.

Людовик».

Итак, д’Эон остался в Лондоне. Маркиза подсылала к нему людей, которым предписывалось завладеть его тайными бумагами. Его опаивали снотворным, нанимали тайных убийц… Все было напрасно.

Весной 1764 года она серьезно заболела от расстройства. Прошел слух, что это горячка. Мадам де Помпадур вызвала королевского духовника. После исповеди священник собрался было уходить, но маркиза с улыбкой остановила его:

– Минутку, мосье кюре, мы уйдем вместе…

В семь часов вечера она испустила последний вздох.

Людовик был потрясен. Он уединился у себя в апартаментах, горестно сказав своему врачу:

– Сена, лишь я один могу понять, что только что потерял…

Маркиза вот уже десять лет как не была его любовницей, но ей удалось стать ему советчицей, премьер-министром и лучшим другом. Она стала необходима Людовику XV…

Историк пишет:

«Вечером того же дня во исполнение закона, запрещающего оставлять труп в королевском дворце, тело фаворитки на носилках перенесли в Эрмитаж. Двумя днями позже, когда останки мадам де Помпадур вывозили из Версаля в Париж, шел проливной дождь… Людовик XV не мог следовать за кортежем – он смотрел на процессию с балкона. В гробовом молчании он провожал взглядом похоронный кортеж, пока тот не скрылся из виду… Ненастья и завывания ветра он, казалось, не замечал. Потом вернулся в апартаменты. Две крупных слезы скатились по его щекам, и он произнес лишь одну фразу:

– Это единственные почести, которые я смог ей оказать».

В самом деле…

Король никогда больше не произносил имени маркизы. Это огорчало добрую королеву Мари Лещинскую, которая написала в одном из частных писем: «О ней здесь больше не вспоминают, как будто бы она и вовсе не существовала. Таков наш мир – тяжело любить его».

Таков наш мир… и так проходит мирская слава!

«Ступайте царствовать, государь!»

(Александр Первый, Россия)

Той мглистой весной 1801 года русский двор, запертый в Михайловском замке, охранявшемся наподобие средневековой крепости, влачил скучное и однообразное существование. Поместив свою признанную любовницу, княгиню Гагарину, и непризнанную, мадам Шевалье, здесь же, император Павел уже не выезжал из дворца, как это он делал прежде. Даже его верховые прогулки ограничивались так называемым третьим Летним садом, куда, кроме самого Павла, императрицы и ближних лиц свиты, никто не допускался.

Аллеи парка или сада постоянно очищались от снега, но все-таки казались тесными и неудобными. Во время одной из прогулок (это было 11 марта) Павел вдруг остановил коня и, оборотясь к шталмейстеру Муханову, оказавшемуся рядом, взволнованно сказал:

– Мне кажется, я задыхаюсь, мне не хватает воздуха! Я чувствую, что умираю. Неужели они все-таки задушат меня?

Оторопевший при виде его безумных, остекленевших глаз, Муханов пробормотал:

– Государь, это, вероятно, действие оттепели.

– При чем здесь оттепель? – раздраженно воскликнул Павел. – Вот послушайте, какой я видел нынче сон! Снилось мне, будто какие-то люди в масках долго втискивали меня в парчовый тесный кафтан. Было это столь мучительно, что я едва не кричал от боли.

– Сон есть сон, – рассудительно произнес прозаичный Муханов. – Я, как человек просвещенный, снам не верю. Все это бабушкины сказки, а душно – к оттепели.

Павлу было что возразить Муханову. Как-то ему приснилось, будто некая невидимая и сверхъестественная сила возносит его к небу. Он часто от этого просыпался, опять засыпал и вновь бывал разбужен повторением того же самого сновидения. И что же? В Гатчину, где пребывал Павел (в то время еще только цесаревич, изрядно задержавшийся в этом звании), прибыл из Петербурга гонец, Николай Зубов, брат Павла, фаворита императрицы Екатерины, и сообщил Павлу Петровичу, что его матушка-императрица помирает. И померла! И вознесло его наконец на престол – сон оказался вещим. А ну как и этот… неприятный, страшный…

О неприятном и страшном думать не хотелось, поэтому император более ничего не сказал своему разумному и просвещенному шталмейстеру, только головой покачал, и его неприветливое лицо сделалось еще более сумрачным. Так в молчании и возвратились во дворец.

В тот вечер в замке был дан концерт, а потом ужин. Госпожа Шевалье в малиновом «мальтийском» платье (император Павел был магистром Мальтийского ордена в России и всем цветам предпочитал малиновый – цвет мантий кавалеров ордена) пела, однако император, против обыкновения, обращал не много внимания на ее рулады. Он находится в самом худшем своем настроении. Императрица Мария Федоровна тоже казалась обеспокоенной. Великий князь Александр и его супруга Елизавета Алексеевна поглядывали на нее с тревогой, но в то же время пытались скрывать свое настроение от государя.

Между концертом и ужином тот вдруг удалился, не сказав никому ни слова, и долго отсутствовал. Наконец воротился. Стал перед Марией Федоровной и принялся смотреть на нее с насмешливой улыбкой, скрестив на груди руки и тяжело дыша. Это служило у него признаком гнева, поэтому императрица мгновенно встревожилась и сидела ни жива ни мертва, не смея слова сказать своему неприятному и грозному супругу. Она с явным облегчением перевела дух, когда он отошел, однако теперь настал черед дрожать великим князьям, перед которыми Павел повторил свои пугающие маневры. Затем он резко прошел в столовую.

Принц Евгений Вюртембергский, недавно привезенный из скромненького германского княжества с явным намерением постращать наследника Александра Павловича (вот возьмет папенька, да передумает, да посадит на трон этого худородного кузена!), еще не привыкший к таким «шуточкам», испуганно спросил Шарлотту Ливен, воспитательницу великих князей, присутствовавшую здесь же:

– Что это значит?

– Это не касается ни вас, ни меня, – сухо ответила она.

Сели за стол. Нынче вечером здесь царила гробовая тишина.

Обыкновенно Павел приказывал призвать шута Иванушку, который беззастенчиво кривлялся: император, капрал по сути своей, любил самые грубые шутки, не чувствуя ни малейшей неловкости, когда Иванушка отпускал скабрезности и сальности в присутствии дам. Однако несколько дней назад Иванушка крепко проштрафился, когда, желая развлечь общество, вдруг начал весело гадать, что от кого родится.

От Марьи Федоровны должны были родиться ангелочки, крылышки, салфеточки и прочая такая же дребедень. От великой княгини Елизаветы, нежной красавицы, – бутоньерки с цветами. Вообще в тот последний вечер во дворце Иванушка был с дамами весьма галантен, против своего обыкновения. Это наскучило императору. Вцепившись в ухо шута так, что тот взвыл, Павел спросил: