Олег Суворов - Очаровательна, но упряма

Вторая категория — «львицы», как правило, женщины высокие (правда, бывают и исключения), с отличной фигурой, красивыми ногами и длинной пышной гривой. Они горды, холодны, самоуверенны, расчетливы. С ними ни на минуту нельзя расслабляться, но зато можно держаться как с равными и даже возводить на пьедестал, при желании разыгрывать трагедии, а потом стреляться и сходить с ума. Это не только нравится самим «львицам», но нисколько не удивляет окружающих. «Львицы» не так милы, как «котята», зато весьма элегантны. Вспоминая классическую русскую литературу, можно сказать, что к категории «котят» относятся Ольга Ларина и Наташа Ростова, а к категории «львиц» — Татьяна Ларина времен замужества и Элен Безухова.

В Питере мне удалось познакомиться с настоящим «котенком», причем наше комическое знакомство оказалось вполне под стать моей новой возлюбленной.

Дело было так. Во время одной из своих невских прогулок я случайно забрел в «Дом книги», что напротив Казанского собора. На первом этаже магазина, в центре зала, стояла абсолютно черная, видимо чугунная, статуя Ленина на очень низком пьедестале. Засмотревшись на хорошенькую девушку, переходившую от одного прилавка к другому, я отступил несколько шагов назад, опасно приблизившись к статуе. И тут ее тяжелая десница сбивает мою шляпу, которая катится к самым ногам незнакомки. Прыснув от смеха, девушка подняла шляпу и передала мне. Слегка засмущавшись, я поблагодарил и наконец представился.

Дальше все пошло само собой («котята» очень непосредственны и общительны), и вскоре я узнал, что Лена с отличием закончила экономический институт и готовится к поступлению в аспирантуру. Живет она неподалеку от Московского вокзала, в переулке, отходящем под прямым углом от Невского проспекта. Интуитивно (наибольший успех у женщин имеют мужчины с развитой интуицией!) я вовремя сориентировался и не стал признаваться в том, что хотя и живу на улице Тухачевского, но несколько в другом городе. Сказать, что приехал всего на два месяца, означало тут же предстать перед ней в традиционном облике любителя необременительных похождений. А мне хотелось завести роман серьезный и долгий, чтобы потом можно было не раз приезжать в этот незабываемый город.

За две недели пребывания в Питере я уже достаточно освоился, а потому смело заявил, что тоже ленинградец, хотя в данный момент, в связи с ремонтом в собственной квартире, временно обитаю в университетском общежитии.

Мы немного погуляли по Невскому, посидели в пивном ресторане напротив памятника Кутузову, по другую сторону канала Грибоедова, а затем пошли в кино. И вот тут, выходя после сеанса, я неожиданно потерял ее в толпе, сам не понимая, как это могло случиться. Крайне раздосадованный утратой столь удачно складывающегося знакомства, я поехал в свое общежитие, размышляя по дороге на скользкую тему: «Случайно это вышло, или она нарочно убежала?»

И тут мне вдруг вспомнилось, как Лена что-то говорила о своем родном дяде… А, ну да, он же декан факультета повышения квалификации Ленинградского университета! На следующее утро я отправился на Васильевский остров, где находилось здание этого факультета, но вовсе не на занятия, а прямо в кабинет декана. Тот оказался довольно добродушным, лысоватым человеком, обладавшим уютно-домашним видом типичного дядюшки из водевилей.

Выслушав мой слегка укороченный рассказ, в котором отсутствовал пивной ресторан, и поинтересовавшись, из какого города я приехал, он вырвал листок календаря и записал мне телефон своей прелестной племянницы. Усмехнувшись дядиной предусмотрительности и очень довольный собой, я удалился и спустя час уже звонил Лене. Из ее веселого удивления я так и не понял, бросила она меня тогда или просто потеряла?

Впрочем, это уже было неважно, поскольку на следующий день мы гуляли по желтеющему осенней листвой Летнему саду. Это был один из самых восхитительных моментов в моей жизни — я чувствовал, что увлечен красотой осеннего Петербурга, собственной свободой, остроумием очаровательной девушки — и вообще, все вокруг было прекрасным и удивительным, а надоевшая Москва, с ее вечными проблемами, осталась далеко.

Через неделю, воспользовавшись тем, что родители Лены ушли в театр (помните анекдот: «Дорогая, я взял три билета в кино — для твоего папы, твоей мамы и твоего брата»), я побывал у нее в гостях. Мы рассматривали фотографии в альбоме, целовались, пили сухое вино. И все было бы великолепно, если бы, покинув ее дом, я не напился в тот же вечер в каком-то подозрительном баре от чувства радости и полноты жизни. А когда вышел, решил сократить дорогу и пошел не по Невскому, а через один из тех петербургских дворов, которые делают опасным этот не слишком гостеприимный город.

Там я получил сзади неожиданный удар по голове, очнулся в отделении милиции, подобранный патрулем, — разумеется, без часов, денег и шляпы. Поскольку кровь из раны на голове лилась не переставая, а я был пьян и шокирован, то прямо из отделения меня отвезли в спецвытрезвитель на Васильевском острове, где зашили рану и оставили ночевать. На следующий день, в восемь часов утра, — эту сцену я и сейчас еще вспоминаю с ужасом и отвращением! — в испачканном засохшей кровью сером плаще, надетом прямо на голое тело (рубашку разорвали в вытрезвителе), с повязкой на голове и десяткой в кармане я отчаянно ловил такси, чтобы доехать до общежития.

Однако эта кровавая история получила неожиданно приятное продолжение. Я столь красочно и драматично описал Лене по телефону все происшедшее, что она воспылала желанием посетить меня, «бедненького», в общаге, поскольку я сам, со всеми своими синяками и ранами, выходить постеснялся.

Свидание наше состоялось, причем я заранее выгнал из комнаты обоих своих сожителей и постарался тщательно замаскировать следы их пребывания, чтобы Лена не боялась, что кто-то неожиданно может войти.

Какое это было нежное и вместе с тем упорное сопротивление, когда каждый предмет одежды снимался лишь после долгих споров, уговоров и поцелуев, когда взаимная страсть упиралась в необъяснимое «нет», чтобы потом долго искать обходные пути вокруг этого ненужного препятствия. Но, когда Лена осталась в одних колготках и я уже готовился к последнему, решительному усилию, произошло нечто неожиданное.

Она вырвалась из моих рук, вскочила с постели и, упав на колени перед угловым шкафом, принялась горячо молиться. Какое-то время я был настолько растерян, что даже успокоился, однако затем, почувствовав весь нелепый комизм ситуации, подошел и нежно поднял ее с пола. Она уже не сопротивлялась и позволила раздеть себя до конца, произнеся при этом только одну фразу, которая тогда заставила меня усмехнуться, но зато запомнилась на всю жизнь: