Любовь как сладкий полусон - Олег Владимирович Фурашов
Постепенно все успокоились, и Лукин опять взял на себя инициативу, но уже деловую. Он сел с аккордеоном на стул, поднял руку кверху, призывая тем самым к полной тишине, и заговорил серьёзно:
– Друзья мои! Лаконично подытожим, образно выражаясь, наши декабрьские тезисы. Установка господина Бурдина однозначная: к совхозному собранию по итогам сельскохозяйственного года дать концерт. То есть, у нас в распоряжении всего-то пара-тройка недель – следует поторапливаться. Репертуар в основных чертах мы наметили. С Ниночкой и Юрием на сей счёт я дополнительно перетолкую, а сейчас возьмёмся за распевочку.
– За распевочку? – удивился Кропотов.
– Именно. Я вам буду задавать ноту на аккордеоне, – растягивая меха музыкального инструмента и нажимая на одну из клавиш, обратился Аркадий Николаевич к полутора десятку ребят, рассевшихся перед ним полукругом, – а вы её подхватываете и тяните. И, таким образом, мы с вами в восходящем, а потом в нисходящем порядке должны одолеть весь звукоряд. По крайней мере, постараемся сделать это. Если кто-то почувствует, что более высокую ноту он не осилит, пусть остановится и передохнёт. Но хочу заранее предупредить, что эстрадное искусство не терпит натур робких и закомплексованных. Потому изначально и без малейшего мандража настраивайте себя на то, что вы самые голосистые вокалисты, самые талантливые артисты, самые гениальные личности! Всё понятно? Тогда начали: тянем букву «о».
Лукин прервал вступительный монолог, нажал на самую верхнюю клавишу аккордеона и первым низко затянул: «О-о-о-о-о…» И вслед за ним остальные, поначалу чуточку пересмеиваясь и переглядываясь, тоже заголосили: «О-о-о-о-о…». Музыкальный наставник постепенно брал ноты всё выше и выше и периодически пояснял: «А теперь на букву «у». И прежде других подхватывал: «У-у-у-у-у…» Время от времени он останавливал распевку и поучал, обращаясь, например, к Кропотову:
– Виктор, дорогой мой! Ну разве это буква «а»? Ты же её держишь взаперти. Внутри себя. Она рвётся, бедная, наружу, а ты её не выпускаешь. Это в девятнадцатом веке ценился так называемый грудной голос. Скажем, как у великой примы Франции Полины Виардо. Нынче же век двадцатый на исходе. Иная эпоха. Общество стало открытым. И требования к вокалу тоже изменились. Звук должен «висеть» у певца на губах. Буква «о» должна буквально «выкатываться» из вашего рта, как бусинка, – обводил учитель взглядом учеников, – и свободно лететь к поклонникам. Слушали Аллу Пугачёву?…Только не нынешнюю, а, да позволено будет так выразиться, раннюю Аллу, когда мы все балдели от её «Арлекино»?!…Так вот, делать, как ранняя Алла! Поехали дальше…
Лукин вновь нажимал на очередную клавишу и темпераментно повелевал: «На букву «и»…И-и-и-и-и…». Юрий с Ниной, обмениваясь улыбками взаимопонимания, синхронно подхватывали: «И-и-и-и-и…»
Вскоре требовательного художественного руководителя опять нечто не устраивало в хоре звучащих голосов. Он склонял голову набок, подобно любопытному снегирю, сидящему на ветке, чутко прислушивался, делал музыкальную паузу и говорил Попову: «Володя! Ты чуточку в нос поёшь. Оттого лёгкая гнусавинка. У тебя звук цепляет за нёбо. А ты так щеками, гортанью, всем речевым аппаратом направляй его, чтобы он, не соударяясь о полость рта, полностью выходил наружу. Общая ошибка: не работаете артикулярным аппаратом. Он должен, по идее, как бы копировать звук, чтобы я взглянул на ваши уста и мне, подобно глухонемому, стало ясно, что это звук «о». Чехов же нельзя повторял, что если в первом акте на стене висит ружьё, то в последнем акте оно должно выстрелить…
– Что висит, то не стреляет, – буркнул Кропотов, но его кроме Кондрашова никто не услышал.
– …И у нас, по Чехову, не должно быть ничего лишнего, – продолжал меж тем растолковывать премудрости вокала Лукин. – Функциональность в чистом виде. Не стесняйтесь раскрывать рот. При случае обратите внимание на Ларису Долину. Какая у неё внешняя артикуляция, а! Видели, как она, извиняюсь за выражение, пасть дерёт? В лучшем значении этого слова. Будто крокодил. Будто готова заглотить весь мир. В желудок заглянуть можно! Зато и акустика у неё мирового уровня. Чистая и ясная. Уловили? Поехали дальше.
Пальцы рук Аркадия Николаевича скользили по клавиатуре музыкального инструмента ниже и ниже, а звучание аккордеона и напевы вокалистов, напротив, взлетали выше и выше. И стоило кому-то из репетирующих замолкнуть в изнеможении, как Лукин принимался его подбадривать: «Ну-ка, давай ещё потянем… Фальцетиком…Фальцетиком…Теперь хорош!…»
Или же музыкальный руководитель вдруг восклицал:
– Прекрасно, Ниночка! Какой у тебя чистый и сочный природный альт! А амплитуда – три полновесных октавы – почти от контральто до сопрано! Да и остальные на диво одарённые. Порой забываешься, и кажется, что ты вовсе и не в Замараевке, а где-нибудь…в Милане, в Ла Скала.
– Мы, замараевцы, лучшие, – под общее веселье похвастался Кропотов. – А на халяву у нас и бурёнки лучше итальянских коров замычали бы.
И когда последней из вокалистов смолкла Юля Гордина, вытянувшая самую высокую ноту, у многих на лбах проступила испарина. Кропотов расстегнул ворот рубашки, промокнул лицо рукавом и покачал головой.
– Как, Виктор? – поддел его Лукин. – Дармовой хлеб у артиста?
– Ничего себе, распевочка! – откашливаясь, отвечал тот. – Словно тайм на футбольном поле отпахал. Так ведь…кхе-кхе…надорваться недолго. Зато, какое у меня горлышко стало: что у того волка, которому кузнец его подковал. Шелковистое! И никаких яиц не надо.
– Так уж и «никаких»?! – разыграл удивление на своём лице Аркадий Николаевич. – Не скажи! Так ведь, неровён час, вместо своего густого баритона запищишь на манер Вовочки Преснякова.
Парни, довольные весьма кстати наступившей передышкой, громко захохотали, девчонки стыдливо захихикали, а Володя Попов съязвил, ехидно взглянув на Кропотова: «Зато девки целее были бы…». Тем самым он намекнул на «ахиллесову пяту» Виктора, которого уже в детстве дразнили «девичьим пастухом».
– Знаете, чем вы меня удивили? – обратился заведующий клубом к аудитории. – Разбросом голосов. У девушек почти исключительно высокие, кроме Нины, а у ребят – исключительно низкие: сплошь баритоны, переходящие в басы. Только Володя и Юрий – теноры, тяготеющие к баритонам.
– Хо, они ещё пацаны, – возразил ему Кропотов. – Повзрослеют – тоже засипят.
– У нас, Аркадий Николаевич, учёные проводили исследования, – ввёл приезжего в курс дела Кондрашов. – Они изучали наше замараевское наречие, особенности говора, фольклор…
– …традиции, обычаи, тосты! – вклинился Кропотов под смешки присутствующих.
– Нет, кроме шуток, – сердито сверкнул Юрий глазами на Виктора. – И параллельно учёные установили, что мы живём в уникальной природной зоне, в громадном урочище, которое нас как бы отделило от остального мира и сохранило нашу самобытность. Получается, что замараевцы – особый этнос. И
