Три `Д` для миллиардера. Свадебный салон - Тала Тоцка
— Артур, скорее, быстрее, мне нужна машина, срочно, пожалуйста…
— Настя, что случилось, почему ты кричишь? — слышу его спокойный голос, и не могу сдержать слезы. Начинаю всхлипывать прямо в трубку, и голос в динамике мгновенно меняет тон.
— Настя, Настюша, милая, ты что, плачешь? — Тагаеву передается моя нервозность, он тоже почти кричит. — Ты где?
— Нужно ехать в садик за детьми, у них температура, — я уже реву навзрыд, вытирая слезы. Плевать, что иду по улице, и на меня оборачиваются прохожие. Мои дети заболели, и я схожу с ума, когда об этом думаю. — Я так боюсь…
— Стой, где стоишь, — говорит мне твердо голос Тагаева из трубки, — и перестань плакать, слышишь? Я уже еду, Настя, буду через пять минут.
— Хорошо, — говорю трубке, — я тебя жду.
Набираю нашего семейного врача — благо, за все время она успела привыкнуть к моей фобии.
— Какая у них температура? — сразу интересуется та. — Горло смотрела?
— Я еще не доехала, ничего не знаю. Медсестра сказала, что у них температура, и я сразу сорвалась с места.
— Значит, как доедешь, позвонишь. У меня прием до шести вечера, успеете.
Всегда поражалась хладнокровию докторов, особенно когда это касается детей. Поражалась и восхищалась. Если бы все были такие дерганные как я, то бедные родители впадали бы в истерику при каждом детском чихе. А присутствие спокойного уравновешенного человека всегда действует успокаивающе даже на таких паникерш как я.
Не успеваю спрятать в сумку телефон, как во двор заворачивает машина Тагаева. Бросаюсь к нему, он выскакивает и хватает меня в охапку.
— Успокойся, милая, я перезвонил в сад и поговорил с медсестрой. У них была температура тридцать восемь и две, им дали жаропонижающее. Поехали, я уже договорился с клиникой.
— Я тоже договорилась, — мне не хочется от него отрываться, так спокойно в его объятиях, — наш семейный доктор нас ждет.
Артур усаживает меня в машину, сам садится за руль, и мы по дороге спорим, куда лучше отвезти детей. Он утверждает, что в его клинике лучшие врачи, а я доказываю, что лучше ехать к доктору, который наблюдает детей с самого рождения.
Разговор на удивление отвлекает, и я очень благодарна Тагаеву. Будь я сама, накрутила бы себя до истерики, и даже Стефка не помогла бы. По уровню переживательности за детей мне до тетки было как до Луны.
В итоге Артур соглашается с моими доводами, и мы останавливаемся у ворот детского сада. Определенно, Артур был прав, когда выбрал квартиру вблизи офиса и сада — на мое ожидание и дорогу ушло от силы пятнадцать минут.
Бегом бегу в кабинет медсестры, и когда вижу покрасневшие детские глаза, волнение снова возвращается. Подхватываю на руки сразу двоих, но меня осторожно обнимают за плечи руки Артура.
— Дай их мне, Настюша. Подожди здесь с Дианкой, я за вами вернусь.
Рассеянно оглядываюсь и сажусь на стул возле дочки. Слушаю подробный отчет медсестры — после обеда дети легли спать, а когда проснулись, пожаловались на боли в горле, все трое. Им померили температуру, дали жаропонижающее и позвонили мне.
— Они или перегрелись, или перекупались, — говорит медсестра, и я согласно киваю. — Ну это же дети, Анастасия Андреевна, не переживайте вы так. Не в первый раз и не в последний, лишь бы воспаления легких не было.
Артур возвращается за нами с Ди, и мы едем на прием к семейному доктору. У всех троих покрасневшее горло, у Давида заложенный нос. Наверное, в самом деле вчера перекупались. Артур выглядит растерянным и виноватым, мне даже становится его жаль.
— Ты все время ругалась, что мы не вылезаем из бассейна, — покаянно говорит он, когда мы выходим через карантинный выход, — а я тебя не слушал.
— Мне тоже хотелось, чтобы вы дольше поплавали, — говорю примирительно. — Нам на острове просто повезло, что они не заболели.
— Теперь ты меня успокаиваешь? — усмехается Артур, и я шокировано замолкаю. А ведь он прав. Или скорее, мы по очереди успокаиваем друг друга, и от этой мысли становится еще легче.
Артур привозит нас домой, а сам идет в аптеку. Я пока умываю детей, укладываю их в кровати и делаю сладкий чай с лимоном. А когда возвращается Артур, начинается мой привычный треш.
Тридэшки терпеть не могут лечиться. Давид не любит мыть нос, Дианка не переносит спреи для горла, а Данилу не нравятся таблетки от кашля. И каждая лечебная процедура стоит мне километры вымотанных нервов.
Артур смотрит на мои попытки напоить всех чаем, вымыть носы и заставить прополоскать горло, пока дети капризничают и прячутся друг за другом. Потом подходит и решительно берет меня за талию.
— Милая, а для меня там найдется чашка чая с лимоном? Что-то мне нехорошо, я, наверное, тоже перекупался, — и когда я делаю круглые глаза, выталкивает меня из детской. А сам поворачивается к детям. — Есть желающие помыть мне нос?
Еще некоторое время стою под дверью и слушаю, как Тагаевы лечат друг друга: сначала дети отца, потом отец детей. Дианка порывается померить ему температуру, и Артур на все соглашается.
Температура, к счастью, у всех троих снижается, и дети даже просят сварить им манную кашу. Пока я готовлю ужин, Артур ведет их в душ, потому что у всех пижамки мокрые от пота.
После ужина процедуры повторяются, и я поражаюсь, откуда у мужчины, у которого так мало опыта в общении с детьми, столько терпения. Дианка капризничает больше всех, и я подключаюсь к укладыванию тридэшек.
Наконец, они засыпают, а мы с Артуром еще некоторое время стоим и смотрим на своих детей. Я вслушиваюсь в мерное сопение любимых носиков, и напряжение, связывавшее все внутри в тугой узел, начинает отпускать.
Глазами показываю Тагаеву на дверь, мы тихонько выходим из детской. Он аккуратно прикрывает дверь, а я смотрю на его напряженное лицо — такое же как у меня, видно, он тоже прислушивается к детскому дыханию — и меня затапливает волной признательности к этому мужчине.
Он здесь, со мной, теперь мне есть с кем разделить заботы и переживания. Его поддержка оказывается такой сильной и действенной, что впервые я не чувствую себя одинокой.
Подхожу и сама его обнимаю за талию.
— Спасибо тебе, — шепчу, старательно отводя взгляд от твердого пресса, — я так испугалась, Артур. А с тобой нестрашно.
— Тебе не за что меня благодарить, Настя, — его голос становится
