Любовь без выходных - Ашира Хаан
Потом.
Узнала я все это потом.
И про подружек, и про старших сестер, обожающих младшенького, и про то, что беззаботная жизнь среди обожающих женщин научила его главному – как делать и говорить именно то, что они хотят.
А тогда он казался мне невзрачным неумехой, только излишне наглым.
Не по статусу.
Что ж…
Я сама разожгла костер, поставила чай, подогрела суп – и мы вместе, закутавшись в найденные одеяла, съели его, дрожа от холода. С наступлением ночи мы все теснее жались друг к другу и к костру.
А дальше…
Дальше я узнала, почему наглость – даже не второе, а первое счастье. И бьет все прочие достоинства, стипендии, мускулы, шутки и танцы легко и непринужденно.
Вернувшиеся утром байдарочники застали нас растрепанными, с опухшими губами и в засосах, заснувшими, сплетясь конечностями в огромном гнезде из одеял, собранных по всем палаткам.
Так в моей жизни появился Ссссссолнышко Ссссссвят.
Внезапно влюбившийся так же отчаянно, как и я.
Его подружки были навсегда забыты, и он даже научился заваривать «доширак», потому что посчитал, что есть чужую стряпню – это практически измена.
Он сделал мне предложение, как только сумел заработать на кольцо с малюсеньким, но настоящим бриллиантом.
Мы были абсолютно счастливы и с нетерпением ждали свадьбы.
Которая так и не состоялась.
6.
Конечно, я помню.
Все – с начала и до конца.
Именно поэтому я так усиленно делаю вид, что его не знаю.
И не собираюсь сдаваться, пока он не вылетит из нашей компании к черту!
Огонь в камине разгорается, облизывая теплыми язычками премиальную древесину, и я поднимаюсь на ноги.
На каминной полке стоит несколько причудливых вещиц. Чей-то неузнаваемый бюст, подсвечник, зеркало, библия на английском и томик Пушкина с «Евгением Онегиным» и «Повестями Белкина».
Интересный выбор.
Не дождавшись от меня никакой реакции, Афанасьев отходит к окну, отодвигает тяжелую штору и немного удивленно говорит:
– Снег пошел… Как тогда дождь. Что-то мы с тобой, оказываясь в одном пространстве, вызываем погодные возмущения.
– Лишь бы дороги не засыпало, и завтра народ доехал, – беспокоюсь я, усиленно отгоняя от себя призрак воспоминаний, как шесть лет назад непогода тоже отрезала нас от остальной компании. – Что-то холодно. Ты дверь закрыл?
Он так растерянно пожимает плечами, что я шиплю и, стуча каблуками, отправляюсь в прихожую.
Ну, разумеется – дверь приоткрыта и возле нее уже намело небольшой сугроб.
Выпинываю снег обратно на улицу и закрываю, как положено.
– Меня не жалко, пальмы бы пожалел! – кричу я в гостиную и отправляюсь на обход дома, потому что сквозняк все еще чувствуется. Окно приоткрыто в кухне, дверь на веранду тоже приотворена, а еще Афанасьев, закаленный такой, умудрился пораспахивать окна в спальнях на втором этаже. Закрываю все обратно, спускаюсь под лестницу и с грустью смотрю на термометр, который показывает +16.
Насмерть не замерзнем ни мы, ни пальмы, но неприятно. Когда приехали, было теплее.
Это он специально? Решил напомнить былые времена? Обойдется!
Потеребив какие-то вентили, подписанные иероглифами, выставляю на термостате +25.
Ну, или я надеюсь, что это термостат.
Что-то переключаю, что-то дергаю – и из вентиляционных отверстий под потолком начинает дуть прохладный ветер.
– Зачем нам кондиционер? – Афанасьев подходит и уверенным движением вырубает ветер, с первого раза угадав правильный вентиль.
Но термометр показывает уже +15 и ползет ниже.
Мы вдвоем увлеченно вглядываемся в пиктограммы, пытаясь их расшифровать.
– Короче, – говорит он уверенно. – Это все ерунда. Развлечение для нубов. Начинать надо с базы. Просто выставить на котле минимальную температуру градусов в двадцать пять, и ему будет наплевать, что ты там напрограммируешь. Я знаю, у моих друзей в доме котел умный. Умнее, чем они сами.
– И где же тут котел? – интересуюсь я.
– В подвале должен быть. Вот только где вход в подвал…
– На кухне, – показываю я. – Тут тайная дверь, как в «Гарри Поттере».
Если не знать, куда смотреть, то дверь, ведущая в подвал, действительно совсем не заметна. Но я, пока бегала и закрывала окна, уловила сквозняк, идущий от казалось бы, обычной стены – так и нашла. Одна лезть не стала.
Афанасьев толкает ладонью в указанном месте, и дверь легко отъезжает в сторону. За ней – темный провал и ступеньки в эту темноту. Отчетливо тянет запахом снега.
– Кстати, там тоже закрой окно или что там, – говорю я. – Весь дом выстудило уже.
– Мне туда идти? – с легким отвращением спрашивает он.
– Нет, мне!
С тяжелым вздохом Афанасьев включает на телефоне фонарик и осторожно нащупывает первую ступеньку мыском сияющего ботинка.
Мы, конечно, молодцы, что оба приперлись сюда в деловом.
Я – в юбке-карандаше со всеми своими слишком длинными ногами, и в строгой, но чуть просвечивающей белой блузке.
Он – в сером костюме, оттеняющем цвет глаз. И голубом галстуке, который добавляет в них тот самый просверк самурайской стали.
Кто-то неплохо поработал над его имиджем за прошедшие пять лет.
Интересно, кто?
– Ну что там? – спрашиваю я Афанасьева, уже целиком скрывшегося во тьме.
Он не отвечает. Спустился и сгинул…
– Эй!
Прислушиваюсь, но слышу только легкое поскрипывание. То ли кто-то спускается, то ли…
Поднимается…
– Ты там живой? – я подхожу и осторожно заглядываю в темный провал.
– УЖЕ НЕТ!
Он выныривает на меня внезапно – из темноты! – освещенный зловеще-холодным светом фонарика.
Я с визгом отшатываюсь и захлопываю дверь подвала прямо перед его лицом.
Ее тут же толкают изнутри, но я задвигаю щеколду.
Смотрю на свои трясущиеся пальцы.
Медленно выдыхаю.
И говорю громко:
– Там и сиди, раз такой идиот!
В ответ слышится маловнятная ругань, но меня это уже не волнует.
Я иду на разграбление холодильника. Где-то я там мартини видела.
Сухой. Очень сухой мартини.
Вот он, родной… Холодненький.
В шкафу находится даже подходящий бокал.
Снова сую нос в холодильник и выуживаю оттуда грейпфрут.
Отлично!
Злой и взъерошенный Афанасьев является как раз в тот момент, когда я бросаю в бокал спиральку из цедры и отпиваю первый, самый роскошный глоток.
– На твое счастье там действительно было открыто подвальное окно! – цедит он сквозь зубы, приближаясь ко мне
