Будущее в твоих глазах - Goldy Circe
Однако крапина дёгтя всё-таки прозаично касается сладкого мёда. С ростом комфорта и благ, спустя пару лет, когда ужас дрожи земли практически притупился в памяти большинства, на острове вновь восстают из пепла ярые Йегеристы — чтобы их пересчитать достаточно одного листа, но урон, что эта группка наносит спокойствию общественности, колоссален. Всё всколыхнулось вновь, потребовав целый год, чтобы рябь тревог и опасений унялась.
Чете Кирштейн чудом удалось избежать нападения, которое по задумке должно было обрушиться на всех уцелевших героев битвы Неба и Земли, что убили “благословенного борца за свободу острова Парадиз и народа Имир — великого Эрена Йегера”.
Жан до сих пор рад, что поддался той спонтанной идее, пришедшей в голову жены. Сначала он был непреклонен, но когда Киа с самым наглым видом уселась на его коленях и принялась щекотать, мешая всё это с поцелуями… шансы на бравую победу стали меркнуть.
— Всего два дня, Жан, ну пожалуйста…
— Хах, Ки-иа, подлая шкодница! — давясь смехом, он попытался вывернуться, но Кириштейн лишь сильнее сжала бёдра, упираясь коленями в кресло. Щемящий душу смех переливался в странную грань удовольствия. С ней. Воздух пылал, то покидая лёгкие, то наполняя их сверх всякой меры, вынуждая задыхаться и глотать слова. — Это что… месть за тот случай на манёврах?.. Я же извинился… Ах ты, наглая девчонка…
Киа удовлетворённо улыбнулась:
— Как ты тогда мне сказал на такие же возмущения: “расскажи мне больше”, — она спародировала свойственное в те года Жану самодовольно и ехидство, чмокнув его в нос и выдерживая тяжёлый от смеха взгляд янтарных омутов. — “Какая я ужасная…”
— Я сейчас… тебя… сам… защекочу… — пыхтя и смеясь, выдавил Жан, упорно стараясь подлезть под её рубашку, но в вечер пятницы Киа явно выигрывала в проворстве, уворачиваясь и пресекая любые попытки свержения щекоткократии. Кирштейн сдавленно запыхтел. — Я не шучу… я буду страшнее… любого титана, бесстыдница…
— Кто-кто, любимый?
— Наглая вредная… Ох… солнце, ты… — Жан чувствовал, как сдаётся. Силы буквально покидали тело. Смех шарился под кожей, следуя за пальцами Кии. А самое сладкое во всей сложившейся диспозиции было то, что он был рад согласиться на маленькое турне к морю. Рисовать её абрис на фоне волн. Целовать на закате, чувствуя солоноватость губ от прибрежного бриза. — Я сдаюсь… Я сдаюсь… мы едем в тот домик…
Киа замирает, прекращая щекотку. Чувствует, как ладони Жана сжимают её талию, сам мужчина тяжело дышит, будто пытаясь надышаться на много лет вперёд. Но его губы трогает блаженная улыбка. Кирштейн едва наклоняет голову, скептически щурясь:
— Жан, признайся честно, ты ломался для виду?
Мужчина откидывает голову на спинку дивана, лукаво ухмыляясь. Он взрослый степенный человек — ему не стыдно кивнуть в ответ.
Жан сдался. Так они спонтанно уехали на выходные из города к морю. Не будь этой вольности, быть может, всё было бы иначе. А возможно, всё закончилось лишь испугом и жалостливыми причитаниями Йереристов, как то произошло с теми, кто напал на чету Аккерманов, проживавшую теперь на материке. Кирштейн так и не осознал, на что полагались те “умники”, покушаясь на сильнейшего война человечества и его жену.
Как всё произошло на самом деле Киа и Жан знали из надёжного источника — намного надёжнее газет Парадиза. Письма, писанные или скупым ровным почерком, или витиеватым и порой неразборчивым, приходили регулярно, меньшее — раз в месяц. Конверты никогда не вскрывали, это подтверждал придирчивый осмотр. Возможно, свою роль играл статус “героев битвы за Мир”. А, быть может, всех просто продолжала пугать комбинация имени Леви и его обретённой фамилии, что маячили то в строке адресата, то в адресанта.
Из последнего письма Кирштейнам было известно, что дела у бывших капитанов идут хорошо: Леви открыл чайный магазин, Катрина вела дела смежной пекарни, а их маленькому сыну — Эрвину “Вину” Аккерману{?}[Поиски о значении имени привели меня к старонемецкой версии происхождения этого слова: оно состоит из двух составляющих, где heri — «воин», а wini — «друг», так что “общее” значение сводится в комбинацию «армейский друг». Выбор сокращённого варианта был важен, так как скорей всего и Кате, и Леви будет не столь просто вновь произносить это имя, хотя они и выбрали его осознанно для сына в память об общем друге, свидетеле и командоре. В конце концов, хочется подчеркнуть смену курса в мире Атаки Титанов для главных героев — родители именуют Эрвина не “Эрри”, а “Вин/Винни”, выбирая мирную сторону медали] — скоро исполнится два года. И уже этим летом капитаны звали в гости всех старых воспитанников и друзей, чтобы разделить эту радость и другую памятную дату — четыре года после дрожи земли.
Жизнь шла, вопреки всему, ведя их за собой.
Киа заканчивает раскладывать вещи в верхнем ящике шкафа и оглядывается, оценивая получившийся результат. На южной стене, напротив ряда окон, величественно высыхала свежая фреска со сказочными сюжетами. Страшно было задумываться, сколько недель на неё потратил Жан, кропотливо подбирая композиции, краски и технику нанесения. В те дни он часто возвращался в гостиную с мазком синей или зелёной краски на щеке или носу. Киа любила осторожно стирать этот творческий беспорядок платком, шутливо приговаривая, как только он сумел так перемазаться. Жан лишь блаженно прикрывал глаза, урча, словно кот, на ласку. В эту фреску он старательно вкладывал все силы.
В конечном результате комната казалась идеальной, практически настолько, насколько только вообще возможно представить детскую.
Жан как раз наводил последние штрихи: довинчивал полозья к кроватке, чтобы та качалась ровно.
— Солнце, ты не хочешь присесть? — мягко спрашивает он, с улыбкой оборачиваясь на жену. Киа качает головой, мимолётно касается пальцами листьев тюльпанов, выращенных ею в их саду к этому сезону продаж. Этим летом в прибрежном районе, названным Марино, отчего-то тюльпаны ценились выше всего, и Кия была рада, что дела в её маленькой цветочной лавке шли на лад, принося и радость от работы, и небольшой заработок в семью, хоть необходимости в последнем не было.
После возвращения героев битвы Неба и Земли поначалу гражданские не знали их в лицо. Быть может, капитана Леви бы и узнали, если бы он решил снова посетить Парадиз, но лейтенанты были больше теневыми фигурами на шахматной доске.
