Аликс де л’Эн - По ту сторону кровати

«Война Роузов»[56] — почти один к одному! С той только разницей, что тут мужу неоднократно и до ужаса хотелось разбить башку жене, а жена с удовольствием расплющила бы мужа колесами своего мощного автомобиля.

Было и еще одно серьезное отличие от обычных семейных историй, где супруги любой ценой готовы избавиться друг от друга. Даже притом что в доме номер 12 по улице Веселого Зяблика не утихали оскорбления и угрозы, а тупые предметы, способные если не убить, то хотя бы изувечить, стояли наготове, Юго и Ариана все еще любили друг друга.

Ох, не нужно только думать, будто автор стремится приукрасить действительность или предвосхитить happy end! Дело всего лишь в том, что будущие разведенные еще не прожили до конца историю своей любви.

И первыми это поняли их близкие. После того как грянул гром, то есть после того дня, когда Юго объявил, что подает на развод, обвинив в случившемся Ариану, каждый из друзей вынес себе смертный приговор и мужественно засел в своей берлоге. Лиз Онфлёр две недели спустя первой вышла из ступора и, явившись в кабинет Момо, пригласила туда всех, кто был за и кто был против «сговора остолопов».

Как описать обстановку в кабинете Момо? Легко: вспомните декорацию к пьесе 1960 года, называвшейся «Судебный исполнитель больше не ступит на порог». Там были кожа и дерево, зеленое и золотое, ковры и паласы, печальное и старомодное… Марокканистее самого Марокко, увы!.. В своем купленном по рекомендации Союза молодых судебных исполнителей Франции кресле Момо выглядел потерянным — этакий плюшевый мишка, забытый на сиденье машины.

В тот вечер, ровно в шесть, они здесь были все, — все, начиная с невольного доносчика Никара и кончая дурочкой Гудрун, все, в том числе и Дилабо, готовый на все, лишь бы остановить поток уведомлений от адвоката, обилие которых могло бы вызвать косые взгляды его консьержки. Как и большинство пар, для которых ссоры между друзьями служат поводом сблизиться, Софи с Пьером тоже явились, пришли держась за руки.

Для начала заново проанализировали сложившуюся ситуацию. Подобно содержанию античной трагедии, содержание семейной драмы Марсиаков укладывалось в одну строчку. Ариана и Юго собираются развестись, но они еще любят друг друга. Об этом свидетельствовали многочисленные признаки, и Момо составил список:

1) Ариана опять стала краситься по выходным — в те дни, когда не нужно ехать в ЖЕЛУТУ;

2) Юго уж слишком достает жену, чтобы это выглядело искренним;

3) оба они, будто индюки, надуваются от гордости, слыша об успехах другого на своей бывшей должности. Доказательство? Ни разу в их жалобах друг на друга не прозвучало: «Мой будущий бывший (моя будущая бывшая) гроша ломаного в деле не стоит!»

Осталось выработать стратегию. Когда Никар сказал, что у него есть на этот счет идея, на сцену выступил античный хор и загнусавил: «Заткнулся бы лучше!» В данном случае разумнее было придерживаться тактики двух пар, работающих сообща, в полном единодушии: Момо с Лиз готовят почву, Пьер и Софи ее засевают. К остальным участникам собрания нижайшая просьба: пусть поклянутся, что ничего, ну вот просто ничего не предпримут, главное с их стороны — никаких инициатив, даже не звонить по телефону, пусть и с изъявлениями дружбы типа: «Я только хочу тебе сказать, что знаю, как тебе тяжело сейчас, и я с тобой, я все время думаю о тебе» — ради бога, ради бога, оставайтесь в сторонке!

После этого все вышли, чрезвычайно довольные собой.

Юго протянул руку к своим спортивным трусам от Кельвина Кляйна. Оделся он, не зажигая света, и покинул место преступления потихоньку, на цыпочках, даже не взглянув на Мари Дельсоль. Ничего такого особенного он не потерял и прекрасно понимал это. Даже украшенная солитером, оправленным в платину и купленным несколько часов назад у менеджера фирмы «Л как „легкомыслие“», бедолага выглядела не слишком привлекательно: вся помятая, веки грубо перечеркнуты полоской наклеенных ресниц, расплывшаяся грудь стекает набок…

Часы на панели машины показывали 3.58 утра. Юго злорадно подумал, что жена, должно быть, его уже похоронила. Вспоминая именно Ариану, он, после того как застегнул на шее мадам Дельсоль фермуар ожерелья, хорошенько промассировал эту шею. Несмотря на то что сердце у него рвалось на части от боли, продавец оставался достаточно аппетитным, и клиентка, пораженная тем, что он, оказывается, вполне гетеросексуален, как и говорил, позволила все. Мари Дельсоль вообще была доброй женщиной. Ничуть не заблуждаясь по поводу исхода мимолетной связи, она очень мило позволила взять себя, чем и открыла свою великолепную жизненную философию. Не скупясь на время и средства, розовая пуховка всегда и везде исповедовала такую истину: каждый, по мере своих возможностей, должен приходить на помощь тем, кто страдает. Просто она охотнее оказывала помощь ближнему в постели, чем в машине с бесплатными супами для нуждающихся, и только.

Всю дорогу Юго ликовал. Одним камнем, если можно так сказать, он убил двух зайцев: во-первых, теперь он чувствовал себя отомщенным, более чем удачно противопоставив низкопробность своего завоевания победоносному «служебному роману» жены, а во-вторых, ему доставляло неизъяснимое удовольствие представлять себе, как Ариана сейчас стоит у окна, ломая руки, и взгляд ее прикован к часам, и она плачет и считает себя вдовой, которую злодейка-судьба лишила даже прощального поцелуя…

Когда он вошел в дом, там все спали. Он постарался как следует пошуметь у ворот, хлопнул дверью гаража так, что вздрогнули стены, топал изо всех сил в прихожей — под дверью спальни не промелькнуло ни лучика света.

Негодяйка спала! Она спала, даже не подозревая, что едва избежала ужасной катастрофы, из которой, если бы несчастный случай все-таки произошел, она вышла бы израненной навеки, а между прочим, это было бы только справедливо по отношению к подлой изменнице!

Юго не знал, что Ариана лежит с широко открытыми глазами и беззвучно плачет…

— Не помню точно, кто это сказал, Черчилль, Конфуций или Ноэль Мамер[57], но не забывай, дорогая, золотые слова: «То, что тебя не убило, сделало тебя сильнее».

— Прекрасные слова, мама, и очень мне напоминают фразу Гегеля «Счастье — в борьбе», которую ты написала над моей кроватью, когда я пожаловалась на то, что у меня нет распятия, а у всех моих одноклассниц есть.

Лиз Онфлёр была задета репликой дочери, но тем не менее не остановилась на своем праведном пути — она-то знала, куда идет. И продолжала занудно:

— Подумай о том, как тебе везет! Смотри — ремонт шагает семимильными шагами, скоро он будет закончен, и, осмелюсь сказать, это ведь за счет твоего мужа…