Ольга Некрасова - Кого ты выбрала, Принцесса?

— Посылай ради Бога. Мне-то что?

— А ты главный герой. Ты и должна послать.

— Я английского не знаю, — сказала Наталья. — И не собираюсь я этим заниматься.

Паша замолчал и за Белорусским мостом свернул направо.

— Тут нотариальная контора. Выпиши мне доверенность, и я пошлю от твоего имени.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. На дороге валяется сотни две баксов. Может быть, пять. У тебя просто нет привычки подбирать, а я бизнесмен, я ночь спать не буду. И не из-за жадности, а… Ты понимаешь?

— Очень даже понимаю, — сказала Наталья, хотя сначала не поняла. А потом она подумала, что тоже не спала бы ночь, и не одну, если бы не помогла тогда его сыну Алешке. Конечно, она играла по высшей ставке: помочь умирающему — это не долларов подзаработать (а жаль, кстати, одно другому не помешало бы), но было тут и что-то общее. Профессионал мучается, если проходит мимо своего дела. Разыскал же ее пузатый журналист из «Влада», хотя мог бы не разыскивать. Но он мучился и разыскал. Фотограф мучается, если видит хороший кадр, а камеры под рукой нет. А дворник, если видит хорошую лужу…

Наталья развеселилась и так, смешком, написала удивившую старика нотариуса доверенность. Старик не мог взять в толк, что им нужно, и они толком не знали, что им нужно. Паша продиктовал какие-то слова, она записала, старик шлепнул печать — и все. В конторе, кроме них, никого не было. Управились в пять минут, а еще через пять Наталья об этом забыла.

Предстояла самая щекотливая ситуация: участковый врач Кузнецова с утра пораньше выгружается на глазах у всего двора из машины любовника. Причем где ни выгрузись, будет плохо. У подъезда — скажут, совсем стыд потеряла. За квартал — все равно кто-нибудь ее узнает и разболтает. Ага, скажут, скрывается, значит, есть что скрывать… Наталья начала трусливо подумывать, не выйти ли на Октябрьском поле, чтобы потом проехать остановку на метро. Но Паша, с которым она своими мыслями делиться не спешила, сам все понял и нашел блестящий выход из положения.

— Я еще раз поблагодарю тебя за Алешку, — сказал он между прочим, не отрывая взгляда от дороги. — Громко поблагодарю, чтобы старухи у подъезда слышали.

Как этот невероятный Паша догадался о старухах?

— А они везде есть, — пояснил Паша, хотя вслух Наталья ни о чем таком его не спрашивала.

Ей стало сладко и жутковато, будто он читал ее мысли.

5

— Так как же интервью? Вы обещали, — зудел этот не только пузатый, но и мордастый, не говоря уже о настырности чрезвычайной, журналист.

Расстановка сил и предметов мебели была все та же. Наталья читает статью, только свежую, и не в журнале, а в газете, но дальше заголовка дело у нее не идет. "УЮТНОСТЬ ЧУЖОГО ГОРБА" — отвратительный заголовок. Журналист пытается эту же статью читать вверх ногами и не понимает, что он там понаписал такого, что не нравится Наталье. А Наталье не нравится пятно на столе от банки с мочой старухи Поточиной, но самое главное, ей не нравится, что Паша исчез. То есть он оставил визитки, целых три, с восемью телефонами. Но по всем телефонам либо не отвечают, либо тилиликает факс, либо говорят, что Пал Василича нет на месте. А где то место, на котором он есть, не говорят. А журналист (Георгий Анатольевич, если не забыли), жужжит в уши:

— Поймите, мне поздно давать задний ход. Газета вышла, ее у каждого читателя не отберешь. Семакина и Лучкова подали на меня в суд, одна в Северо-западный, другая в Центральный.

— Кто такие Семакина и Лучкова? — рассеянно спросила Наталья.

— Самозванки эти, студентка с медсестрой. Вы читаете или мечтаете?! — бестактно брякнул пузатый-мордастый-настырный, тыча пальцем в лежащую перед Натальей газету. — Идиотизм полнейший, но у обеих заявления приняты. А у меня нет ни строчки, завизированной вами. И заверенного свидетельства отца нет, и сам отец неизвестно где. ("Что верно, то верно", — вздохнула Наталья.) Что получается? Получается, я могу по формальным основаниям проиграть суд, хотя все, в том числе судьи, будут знать, что я трижды прав!

— Я не пойму, чего вы от меня хотите, — сказала Наталья.

— Да ничего особенного! Полчаса-час побеседуем под диктофон. Расскажете, кто там был на месте происшествия: продавцы, возможно, милиция, охрана рынка…

Наталья невольно передернула плечами. Синячище под лопаткой от дубинки охранника еще побаливал.

— А потом?

— Потом я разыщу этих людей, они вас опознают, и суд восстановит всю картину.

Суд, значит. Всю картину. Ах, Паша ты, Паша, рыцарь мой прекрасный, угораздило же тебя столько насочинить про свое геройское тогда поведение! "Отец мальчика точным ударом отколол носик чайника и сунул в руку блондинке" и все такое. Это ты, Паша, чувырлы своей боялся. Чтобы она не сказала: вот, отпустила Алешку с папой погулять, ребенок чуть не умер, а он стоял ворон считал. Теперь я назову свидетелей — уж охранника-то с дубинкой я век не забуду, потом продавец чайниковый… Назову я свидетелей, и так, между прочим, не назло и не специально, всплывет, что врал ты, Паша, как сивый мерин.

— Оставьте меня, я на работе, — заявила Наталья.

— И я на работе, — сообщил этот невыносимый журналист. — Я же к вам не о погоде поболтать пришел.

Ага. Рот закрыл — убрал рабочее место.

— Вы на моей работе. У нас, в конце концов, тоже есть охрана, — разозлилась Наталья. — Вот позвоню и прикажу вас выбросить!

Глазки у журналиста были карие. Наверное, когда он улыбался, глазки совершенно тонули в щеках. Но Наталья ни разу не видела, чтобы он улыбался.

— Воля ваша, Наталья Михайловна. Можно пойти и формальным путем: вызовут вас в суд повесткой, при неявке доставят с милицией.

— А я скажу, что ничего не знаю. Не запомнила — не до того было. И вообще это была не я.

— Сядете за лжесвидетельство, — наехал журналист.

Пугает, решила Наталья. А может, не пугает.

Она попыталась выжать слезу. Но слез не было — одна злость.