Анастасия Комарова - Чудовище и красавица

…Эскалатор длинный, почти бесконечный. И она может сколько угодно разглядывать жуткий стеклянно-металлический каркас прямо над головой. Пирамида абсолютно прозрачная. Почему сквозь нее так трудно протиснуться ультрамарину неба? Почему кажется, будто оттуда исходит угроза? На что это похоже? Не на те ли пугающие острия из тонированного стекла, что венчают расплодившиеся недавно в родном городе странные офисные здания — не то резиденции дьявола, не то замки киборгов-людоедов? Та же беспардонная неуместность, та же агрессия в линиях. Может, это строил один и тот же человек? Смешно. И любопытно, что он думает об этом.

Кондиционированная прохлада, прозрачные невидимые перила, ровный рокот толпы и гулкая глубина подземелья. Она посмотрела вниз. И ничего не увидела — только бело-голубое пятно перед глазами плывет куда-то, увлекая за собой…

— О-ох!!

Она не успела испугаться, успела выдохнуть и неловко взмахнуть руками, кисть ощутимо задела что-то острое… И уже все в порядке. Теплые ладони держат ей локти, светлое пятно растворяется, сквозь него быстро проступает встревоженное лицо. Очки съехали вниз и смешно висят на кончике носа.

— Ой…

— Как ты, нормально?

— Слишком резко, наверное, голову опустила… Это я… тебя?

— Сейчас нормально все?

— Да-да… Я тебе по очкам, что ли, съездила? Извини, нечаянно… Ай… О!! Ой, мама, извините, простите, сорри, пардон, пожалуйста!!!

Теперь чуть не падают оба. Стоя спиной к выходу, он опрометчиво отвлекся и не заметил, когда вдруг резко закончился эскалатор. И они вылетели в бесконечный простор нижнего вестибюля, спотыкаясь друг о друга, кого-то задевая, хохоча и сконфуженно извиняясь по-русски.

— Да что ж такое, е…ть?! — спросил он у кого-то, усмехнулся и потянул ее за руку, уводя подальше от стекающей на них бесконечной людской реки.

Свободной рукой она закрыла лицо, ткнулась лбом ему в плечо. И почувствовала, что оно сладко, по-родному, как и у нее самой, трясется от беззвучного смеха.

В тот миг оба невольно отметили про себя — отпустило. Опять на время отпустило их что-то, возникшее вчера, в начале первого дня. Вчера. А кажется, не меньше недели прошло с тех пор, как они мыкаются по улицам и музеям, пытаясь обрести ненадолго хотя бы имитацию покоя.

Всего лишь вчера. Но оба уже заметили, что их общение здесь, смена настроений… все это подозрительно циклично. И больше всего напоминает маниакально-депрессивный психоз в стадии обострения.

Сейчас, благодаря случаю, они оказались в начале маниакального периода — потому что не чувствовали на плечах необъяснимой душащей тяжести, потому что смеялись так, что приходилось держаться друг за друга.

Эта фаза была полна для обоих острого удовольствия, тем более острого, что они уже знали, насколько оно недолговечно. В такие мирные промежутки они разговаривали, понимая друг друга с полуслова, увлеченно спорили, с торжествующим изумлением открывая в другом если не единомышленника, то уж точно близкую душу.

Именно тогда она узнавала, удивляясь и ликуя, как много он знает. О скольком думает. Как борется с собой, сомневается и самоедствует.

Именно тогда он видел, как тонко может она чувствовать оттенки его состояний, как чутко понимает то, что понимает и любит он.

Именно тогда, на несколько благословенных минут, на их слишком горячие души опускались пушистые и прохладные крылья ангела.

Тогда они смеялись.

Смеялись, поправляя ему очки, неуместные в дымчатом пыльном полумраке, смеялись, ловя на себе удивленно-осуждающие взгляды, смеялись, видя вокруг картину, достойную кисти чокнутого сюрреалиста. Нормальную картину для нормального посетителя Лувра и дикую для постзастойных представителей — бесконечное на первый взгляд количество кассовых окошек с бесконечным количеством совершенно бесконечных очередей к каждому из них… Конечно, они смеялись. Вернее, это она смеялась, а он — снова привычно прятал улыбку, отчего-то не позволяя себе смех.

— Это что? — осторожно шепчет Настя.

— …

— Что, все туда?! — Подняв подбородок, она оторопело вертит хорошенькой головкой.

— Угу… — Он смотрит только на нее, и в прозрачных глазах-хамелеонах вспыхивают смешливые искорки.

— Да… Здорово… А эта почему такая длинная?

— Догадайся.

— А… О-о-о… Понятно. Говоришь, она гениальная, да? Правда? Ммм… А что в ней такого?

— Да ничего.

Он упивается ее замешательством, бегло читая на открытом лице признаки забавной внутренней борьбы.

— Но ты же сказал — гениально!

— Ну, наверняка гениально, раз столько народу смотрит и все никак насмотреться не может… Либо картина гениальная, либо гениальная раскрутка — одно из двух. Но точно, что-нибудь одно — гениальное!

Она оставляет попытки охватить разумом и взглядом логику кишащего вокруг муравейника. И смотрит на него. И остаются только они — две неподвижные фигуры в эпицентре непрерывно двигающегося, закручивающегося людского вихря.

— Ты зачем меня сюда приволок? Ты знал, что здесь так? Да?

Она хочет выглядеть строгой. Это плохо получается. Слишком добрые глаза смотрят сейчас на нее. Утомленные, с тяжелыми веками, то ли от природы, то ли от образа жизни, а может — того и другого вместе, чаще всего они умно и насмешливо мерцают зелено-голубым фосфором из-под широких бровей. В очках его лицо становится интеллигентно-астеничным, но иногда, под ними, в глазах загорается такой шальной огонь, что становится понятно — их обладателю когда-то были не чужды ни портвейн в подъезде, ни бурные однодневные романы с поклонницами, ни бессонные, прокуренные номера провинциальных гостиниц.

— Ты сама приволоклась…

— Ага.

— Я только предложил…

— Ага.

— И вообще…

Но она перебивает, сознательно не замечая, как меняется его лицо от легкого прикосновения ладошки к сухим горячим губам. Такой непосредственный жест, такой естественный для нее.

Он послушно замолкает, и она медленно отводит руку от странного рта. Европейский овал с ямочкой на подбородке. На нем будто приклеенными выглядят удивительные губы. Асимметричная нижняя и верхняя — идеальная, словно скопированная с древних малоазийских скульптур. Такое сочетание дает необычный эффект, словно на лице его неизменно играет… «ухмылка Джокера!» — морщатся одни, «улыбка Будды…» — вздыхают другие.

— Скажи, а вот ЭТО… — она широко обводит рукой пространство зала, — это уже Лувр?

— Н-ну да…

— Точно он, да?

— Э-э… Да. А что?

На миг он расслабляется, не понимая, к чему она клонит. И тут же ироничные зеленые искры тонкой цепочкой пересыпаются из его глаз в ее. И теперь уже она наслаждается легкой паникой непонимания на его лице.