Собственность мажора - Кристина Зайцева
Открыв самый верхний кухонный ящик, до которого она в жизни не дотянется без стремянки, проверяю неприкосновенность своего подарка. Маленькая бархатная коробочка, в котором, как бы слюняво это не звучало, мое, блин, сердце на цепочке. Долго думал, что ей подарить, и в процессе пришел к выводу, что у нее почти нет украшений. Волнуюсь.
Даже если не понравится, она ведь не признается.
– Где моя косметичка?
Оборачиваюсь, отпив из кофейной чашки.
– В ванной, – говорю с совершенным покер-фейс.
Бродя в полотенце по комнате, замирает.
– Где в ванной?
– В “твоем” ящике, – поясняю я.
Сам ее туда положил.
– А-а-а, – тянет, сжимая на груди полотенце. – Она же в пакете была.
– Убежала, – пожимаю плечом.
– Ясно… – развернувшись, топает в ванную.
Не знаю, когда ей надоест таскать туда-сюда свои вещи.
Часть она уже давно хранит у меня, потому что ночует здесь четыре дня в неделю. Три оставшихся дня мы ночуем в ее квартире, и это продолжается третий месяц, с попеременным изменением графиков. Третий месяц мы спим вместе, независимо от того, где это происходит. И из этого правила не было ни одного исключения.
В ее понимании мы живем раздельно.
В моем понимании мы занимаемся какой-то дикой фигней.
С тех пор, как родители перебрались в квартиру на два этажа выше, мы стали сами по себе, а они – сами по себе, потому что ни Алёне, ни мне, не пришло бы в голову жить с ними в той квартире, хоть она и в 120 квадратов.
Видимо, покупая ее, мой отец на это и рассчитывал.
Сейчас его семейная жизнь выглядит так, будто началась сначала. И началась сначала она именно там, это понятно даже дураку, а в нашей семье таких нет.
– Ален, – стучу в дверь ванной, приоткрывая ее, но не заглядывая.
– М-м-м? – мурлычет сквозь шум воды.
– Буду наверху, малыш.
– Угу…
Прикрыв дверь, достаю из шкафа куртку и обуваю кроссовки. Забросив на плечо сумку с хоккейной экипировкой, выхожу из квартиры, закрыв дверь на ключ.
По ступенькам поднимаюсь на два этажа выше и скребусь в дверь, игнорируя звонок.
– Никит… – выдыхает растрепанная Ольга, распахнув мне дверь. – Пожалуйста, возьми мусор, когда будете уходить. Ему это бесполезно говорить…
На ней заляпанная непонятно чем футболка, что я стоически игнорирую.
– Без проблем, – киваю, сваливая на пол сумку.
В квартире стоит оглушительный ор.
Никогда не думал, что дети умеют создавать такой ультразвук.
Закрыв за мной дверь, Ольга прикладывает пальцы к вискам, и пищит:
– Я… на минуту отойду.
Пронесясь по коридору, закрывается в комнате и я, кажется слышу, как щелкнул замок.
Весело.
– Позвони мне утром… – гаркает отец в трубку, качая на своем плече источник этого невменяемого ора. – Утром позвони! – повторяет, отключаясь и швыряя на диван телефон.
Со скрупулезной точностью размещает младенца в розовый ползунках на сгибе своего локтя и начинает качать его, приговаривая:
– Тшшшш… тихо, волчонок… тшшшш…
– Салют… – засунув в карманы куртки руки, подхожу к нему и вытягиваю шею.
Не знаю, все ли дети такие страшные, или я нифига не понимаю.
Вопросов на кого Соня Баркова похожа, у меня не возникает. Она похожа на сморщенный кулак с очень большим ртом.
Отшатываюсь, когда заходит на новый виток ора.
– Она что, голодная? – спрашиваю, почесывая затылок.
– Нет, – сухо отвечает отец. – У нее колики.
– Ааа… – тяну, плюхаясь на диван.
После всего, что увидел здесь в последние три недели (с тех пор, как в квартире появился третий жилец), не очень уверен в том, что хочу когда-нибудь детей.
Тупость этой мысли веселит даже меня.
Если мой отец в сорок лет справляется, то и я справлюсь.
Вообще-то он справляется на удивление нормально.
Расхаживая по комнате, гонит шепотом какую-то чушь, явно не особо морочась над ее смыслом.
Кажется, он стал немного другим.
Спокойным, несмотря на бедлам. И то, что он, как правило, дома после шести часов вечера, говорит о том, что этот хаос его вполне устраивает. Понятия не имею, каким он был, когда мне было три недели. Я даже в пять лет себя с трудом помню. Помню военный городок, в котором была очень маленькая квартира. Помню, что из плоской люстры, похожей на божью коровку, лилась вода, когда хреначили дожди. Помню мать. Но очень смутно. Помню, как они ругались, и как билась посуда.
– Давай возьму… – возникает перед отцом Ольга.
Переодетая в чистую футболку и растрепанная чуть меньше.
Отец передает ей ребенка, и смотрит на них, поправляя розовую шапку на крошечной макушке.
– Иди, – раскачивает руки Ольга. – Я сама справлюсь.
– Точно, – гладит ее плечо.
– Да… папа сейчас придет.
Аленкин дед живет на шестом. После того случая, когда он потерялся среди бела дня, было решено, что жить он будет в шаговой доступности.
Со скандалом, но выгорело.
С чем тут спорить?
Ему, кажется, под восемьдесят.
Пыхтя, он привык так быстро, что в своей деревне не был месяц точно. И после того дня все у отца с Ольгой как-то стремительно поменялось. С тех пор они как-то везде вместе, даже на хоккей она ходит без шлепка по заднице, в отличии от некоторых.
В процесс взращивания розовой Софии вовлечены все свободные руки.
Надеюсь, они не решат завести еще одну.
Может я и должен чувствовать ревность, но не чувствую. Может, потому что никогда не чувствовал себя обделенным его вниманием. А может потому, что нашу компанию разбавляет звонкий писк:
– Ого! Это революция?!
– Колики… – скулит Ольга.
– Помочь?
– Нет… дед сейчас придет. Вы езжайте, – поднимает глаза на отца, улыбаясь. – Только без мордобоя, ладно?
Обняв ладонью ее лицо, целует.
Отличная демонстрация того, что после сорока есть жизнь.
Я-то в принципе и не сомневался.
Обернувшись, смотрю на своего Олененка. Стреляет в меня глазами, выглядывая из-за угла.
“Ну пожалуйста”, – просит одними губами, и я сдаюсь.
Когда-то Лера сказала мне, что вытерпеть меня сможет только идиотка. Моя жизнь доказывает обратное. Каким бы упырем я не был, моя девушка каждую ночь заворачивается в меня, как в спальный мешок, и даже если я свалюсь с кровати, она найдет меня и там.
Мы забыли ту ситуацию так, как могли.
Я обещал, что такого больше не повторится, и свое слово я собираюсь сдержать. Единственное, о чем я Алене не рассказывал, так это о своем разговоре с Лерой. Алена страницу перевернула, а я, наверное, дебил, потому что не смог. Лера явилась по первому моему звонку. Вернее, спустилась из своей квартиры на улицу. Вытрясти из нее что-то большее, чем оскорбления и витиеватое вранье я так и не смог. Единственное, что она усвоила в том разговоре четко – это то, что на пороге моего дома ее больше никогда не должно быть, потому что сам туда я ее вряд ли когда-нибудь позову.
