Маргарет Мюр - Полет ангела

О, эта высшая математика человеческих отношений! Сложение поступков, чувств и эмоций. Тождество идеалов и стремлений. И такая извечная, иррациональная непознаваемость как любовь… Зачастую ничем и никак не объяснимая с точки зрения формальной логики и химических реакций…

Итак, они подъезжали к ее дому. И Анжеле надо было срочно решить, что делать дальше. Однажды, две недели назад, она уже приняла решение в такой же ситуации. Как оказалось, спонтанное, но правильное. Вот и сейчас не хотелось бы ошибиться. Потому что тогда в запасе еще было время. А сейчас часы уже начинают бить полночь для Золушки, для ее любви. Да, Анжела уже не сомневалась, что любит Робера. Который об этом, наверное, не подозревает. Конечно, они часто использовали слово «люблю» в отношениях друг с другом за эти две недели. Но это было связано с физической близостью, которая является только частью любви, и не главной. Главное — это любовь в душе. То, что и делает ее непознаваемой и иррациональной.

Анжела повернулась к пассажиру, в молчаливой задумчивости восседавшему справа от нее. Видно, что Робер тоже весь ушел в свои мысли. Наверняка он тоже уже видит перед собой ее тающее в дымке тело под бой часов. И хрустальную туфельку на шпильке, упавшую с маленькой ступни. Правда, ему будет не так уж трудно разыскать хозяйку туфельки, поскольку он знает ее нью-йоркский адрес и телефон. Сама записала как-то ему в блокноте. Адрес высокой, обаятельной и сексуальной современной Золушки двадцатого века, работающей риэлтером на фирме и тайно занимающейся живописью. О чем он еще не знает.

Вот черт! Об этом она как-то сгоряча не подумала. Все мысли заволокло каким-то туманом после переговоров с Джиной. Ведь многие картины стоят у нее прямо в гостиной, которая уже давно превратилась в мастерскую. Сама она уже почти не замечала этого, но вся комната пропиталась характерным запахом красок и растворителей. Даже если все это художество куда-нибудь запрятать, подальше от посторонних глаз, запах все равно останется. Да и куда все спрячешь?

Можно, конечно, попросить Робера подождать у подъезда. Мол, извини, дорогой, у меня там, наверху, не прибрано. Вдруг увидишь ползущего по стене нью-йоркского таракана-мутанта или забытый бюстгальтер на стуле. Я сейчас же вернусь за тобой, только на секундочку отлучусь. А уборки там часа на два хватит. Что ж он, так и будет возле подъезда прохаживаться все два часа? Еще подумает, что она сбежала от него черным ходом. Задумается о причинах. Потом кинется наверх. Будет трезвонить, пока звонок не перегорит. Или примется дверь ломать. Лбом, руками и ногами. Нет, это не метод решения проблемы.

Впрочем, стоит ли ломать голову над такой мелочью? Все равно предстоит расставание. Ну узнает он на прощание что-то новое о ней. И что? Задаст из вежливости или любопытства пару умных или глупых вопросов. Получит, тоже из вежливости, пару таких же умных или глупых ответов. А потом все равно в кровать. А в темноте картин не видно. На этом дискуссия и завершится. Вот только запах… А вдруг у него аллергия? Нет, вряд ли. Иначе бы он искусствоведом не работал.

В его художественной галерее она выставляться не будет. Не придется. Надо сразу избавляться от иллюзий, чтобы не травмировать себя зря. Не создавать себе психологический дискомфорт. Ведь он профессионал, и его художественная галерея тоже будет предназначена для профессионалов. Это ведь чисто коммерческое предприятие, а не благотворительное. Его задача — привлечь солидного клиента, ценителя с деньгами, а не отпугнуть его. По крайней мере, они так вдвоем и планировали, обсуждая эту тему. В предварительном порядке, конечно. Ведь до практической реализации данного проекта еще работать и работать. Вначале надо реализовать проект, связанный с хозяйственным использованием усадьбы. Создать базу, основу. А уж потом, опираясь на нее, на поступающие финансовые средства, перейти ко второму этапу — реализации его мечты. Открытие в Нью-Йорке собственного дела под звучным названием «Художественный салон Леруа». В котором не будет никогда ее экспозиции. Ее персональной выставки. И в названии которого никогда не появятся дополнения. Например, «Художественный салон Робера и Анжелы Леруа».

Да и потом… На что она, собственно, надеялась? Наверняка ее картины — это слишком сырой материал. Кто их видел, кроме подруги? Да, она, конечно, хвалила их. Так на то она и подруга. И она не профессионал, чтобы правильно их оценить. А мсье Робер Леруа обучался в Сорбонне. Может быть, он даже скажет из вежливости несколько комплиментов ее мазне, мысленно покривившись, но не демонстрируя свое пренебрежение. Тем более, перед тем, как лечь на прощание с этой наивной простушкой-художницей в постель. В последний раз.

Последняя мысль совпала с появлением на горизонте ее дома. Даже видны окна квартиры, в которой давно уже никто не убирал. Где стоят закрытые тканью картины. Ждут своего подлинного и искреннего ценителя и судью. А вдруг им и ей повезет?

Они остановились возле ее подъезда. Анжела выключила двигатель, закрыла на несколько секунд глаза. Затем откинулась на спинку сиденья, подняла руки и, сцепив пальцы на затылке, устало выгнулась и потянулась. Все-таки сегодняшний день ее здорово вымотал. Робер все так же молча сидел рядом, обдумывая что-то свое. Затем тоже зашевелился, и она услышала наконец его голос. Он звучал как-то необычно, с хрипотцой, с напряжением и заминками, как будто каждое слово давалось ему с трудом.

— Подожди выходить. Мне кое-что надо тебе сказать. И мне это будет легче сделать сейчас, здесь, в этой машине, а не у тебя дома. — Он вновь на какое-то время замолчал, как будто собираясь с силами, а затем продолжил: — Я давно хотел с тобой поговорить по этому вопросу. Уже несколько дней. Но все не решался. Только не перебивай, пожалуйста, и не задавай сразу свои вопросы. Вначале выслушай. Мне и так непросто сформулировать все то, что я хочу тебе сказать. Точнее, я мог бы сказать это одной фразой. Но хочу вначале тебе все пояснить.

Она почувствовала, как сердце сдвинулось с насиженного места и пустилось в бешеный пляс, гулко стуча о грудную клетку. Появился и начал нарастать неприятный шум в голове, глаза начало заволакивать каким-то туманом, и его слова стали доноситься до нее приглушенными, словно проходили через вату. А его голос продолжал выдавливать откуда-то изнутри такие трудные, такие важные для него слова.

— Наши отношения начались довольно странно, если не сказать больше. Меня просто шокировал тогда твой цинизм, прямолинейность и деловой подход в той области, которую я всегда считал самой деликатной в отношениях между людьми. Не знаю, почему я тогда согласился на твое предложение. На твой «контракт». — Он усмехнулся при этом слове, облизнул пересохшие губы и продолжил: — Хотя, конечно, знаю теперь. Поверь, что не из-за усадьбы. Просто я сразу почувствовал, что ты совсем другая, не такая, какой хотела казаться. Лихой, циничной и бесшабашной. Этакой сексуально озабоченной дамочкой, умеющей выдаивать из мужиков деньги и удовольствия. Я почувствовал, что за твоей внешней бравадой таится совсем другой человек, тонко чувствующий, страдающий и одинокий. От прежнего облика теперь осталось только одно — твоя красота и твоя чувственность. И, конечно, твой ум и сострадание к ближнему. Умение и желание помочь человеку. Сейчас это большая редкость.