Владислав Егоров - Букет красных роз

— А чего знакомых искать? — весело ответил Сергей. Я и сам ее у вас куплю.

Дача стоила раза в три дороже, чем отслюнил он старушке «зелененьких», но она, пересчитав их на рубли, к великой радости обнаружила, что это получается еще одна пенсия аж на двенадцать лет, а ей такого срока уж никак не протянуть. В общем, остались довольны друг другом.

Сначала Сергей подумывал тут же дачу перепродать, а потом решил себе оставить. Все друзья уже загородными коттеджами обзавелись, кто купил, кто построил, а он что, рыжий? Сделает ремонт капитальный, а то снесет эту халупу к чертям собачьим и отгрохает красный кирпичный замок с башенками и аркой над входом. Как у босса.

С этими мыслями и полез на чердак удостовериться, прочны ли балки-стропила, чтоб ремонт затевать. На чердаке хламу разного навалом. Пара корзин дырявых, цинковое корыто, связка журналов «Здоровье», черенок от лопаты, ржавые грабли, веники березовые висят, ломкие, не меньше, чем трехлетней давности.

Стал пробираться Сергей через эти завалы к чердачному окошку да на балке осевой поскользнулся, и отвалился от нее большой брусок. Хотел его обратно приладить, нагнулся и увидел, что в балке дупло выдолблено, и этот брусок его прикрывал, так чтоб тайник получился. А в тайнике полиэтиленовый пакетик лежит, перевязанный крест-накрест белой тесемкой. «Уж не клад ли?» — шальная мысль мелькнула, и руки задрожали от волнения, когда тесемочку стал развязывать. Но, к великой его досаде, оказались в пакетике не золотые кольца и броши, которые мнились ему, а обыкновенные тетрадные листочки, исписанные крупным круглым почерком. Вроде, письма. Окошко от пыли тусклое, свет еле пробивается, так что, хоть почерк и разборчивый, а читать затруднительно. Спустился он с чердака и пошел в беседку, чтоб там, покуривая, не спеша, познакомиться с чужой перепиской. Какое никакое, а все занятие, пока эта Милка не проспится.

Поудобнее устроившись в старом плетеном кресле, продавленное сиденье которого было заткнуто засаленной подушечкой-думкой, Сергей закурил сигарету и углубился в чтение.

5 сентября 1959 года.

Здравствуй мой любимый, ненаглядный!

Вот уже три дня прошло, как ты уехал, а я думаю о тебе каждую минуточку, веду с тобой разговоры. Мне даже Тамарка, та, что у окна сидит, ты ее знаешь, сказала, чего это ты Людка последние дни, как блаженная, глаза в одну точку уставишь, и шепчешь чего-то и улыбаешься. А улыбаюсь потому, что тебя вспоминаю. Я ей, не беспокойся, не рассказывала про наши отношения, разве кто посторонний поймет, какое счастье выпало на мою долю, мой желанный, солнышко мое ясное. Может, смешно тебе читать мои ласковые слова, может, смешно было, когда я тебе их шептала, только ты вида не подавал, может, есть какие другие, чтоб любовь моя открылась тебе до самого донышка, да я их не знаю. Наверное, есть они в книжках, и ты читал их, а мне не сказывал. Вчера в нашем клубе показывали кино «Красное и черное» из французской жизни. Там тоже про любовь, про переживания сердечные. Я смотрела и все сравнивала. Как жалко мне было женщину в первой серии, которую соблазнил Жерар Филипп, а потом бросил. Как она тосковала, бедная. А я вот знаю, сердцем чувствую, что не встретимся мы с тобою больше никогда, а обиды на тебя нет ни на мизинчик. И как обижаться, когда ты счастье мне подарил. Одна минуточка, когда ты обнимал-целовал меня, дороже мне всех прошедших восемнадцати лет. Смешно становится, как вспомню, как радовалась девочкой, когда мама беленькие босоножки купила, как море первый раз увидела, мы с мамой и папой в Сочи ездили в прошлом году дикарями, да ты знаешь, я тебе рассказывала. Я тогда, глупая, думала, вот оно счастье — искупаться, на солнышке понежиться, винограда вволю покушать, я до этого и не пробовала его совсем. Может, прочитаешь и подумаешь, какую дуру приласкал, а только я от тебя ничего скрывать не хочу, какие мысли глупые ни приходят в голову, а всеми хочу с тобой поделиться. Ты грамотный, институт закончил, книжек много прочитал, а я даже в техникум не смогла сдать экзамен по алгебре, но разве для любви это самое главное, чтобы человек умным был? Вот у мамы старшая сестра в Свердловске в университете работает, а так вековухой и осталась, не судьба ей была любовь встретить. И Тамарка, хоть и замужем, а тоже мне кажется, что у нее не любовь с Василием, а просто увлечение было. Они всего два года прожили, а все время ругаются между собой, и даже на 8 марта он ей и флакончика духов не подарил. Духи, конечно, можно и без любви дарить, просто для приличия, но только я никогда не видела, когда он за ней после работы заходит, чтобы глаза у нее счастьем засветились. Зачем я тебе все это пишу, не знаю. Ты, наверное, сел в вагон и выкинул меня из головы. А в Москве у тебя свои интересы, свои заботы. Почти три месяца дома не был, по дочке соскучился. И по жене, конечно. Не подумай только, что я ревную. Я просто завидую ей, что она каждый день может волосы твои кудрявые гладить, слова нежные тебе говорить. Счастливая она женщина, но кусочек счастья и мне достался. Говорят, с глаз долой — из сердца вон, а я даже сильней тебя люблю, чем когда ты рядом был. Вспоминай меня, любимый. Я сердцем почувствую, когда ты обо мне думать будешь, и радостней мне тогда станет и на душе светлей. А писем мне не пиши и адреса моего не пытайся узнать через своих товарищей на нашем заводе. Я ведь нарочно тебе его не дала. Вместе мы все равно никогда не будем, так зачем тебе лишние заботы отвечать на письма глупой девчонки. Хочу верить, что и ты любил меня всем сердцем, как я тебя, но и думаю иногда, может, от скуки ты со мной связался, может, я для тебя была просто забавой. Но даже, если серьезного чувства у тебя ко мне не было, я все равно никакой обиды на тебя не держу, потому что счастье не когда тебя любят, а когда ты любишь.

Целую глаза твои, и щеки и губы миллион-миллион раз.

Навеки твоя Люда.

6 сентября 1959 года.

Здравствуй дорогой Сережа!

Вчера отправила тебе письмо, а сегодня ругаю себя, зачем сделала такую глупость. Еще подумаешь, что разжалобить тебя хотела. Поверь, любимый мой, у меня в мыслях ничего такого нет, чтобы тебя к себе обманом таким привязать. Я бы себе никогда не простила, если бы ты из-за меня бросил жену и дочь, они ж тебе родные, а я просто знакомая девушка, с которой закрутил любовь во время командировки. У нас все командированные из Москвы норовят завести знакомство с девушками, а наши дурры спят и видят, что их в столицу увезут. Только не принимай эти обидные слова на свой счет. Ты бы и увез меня, знаю, да кто виноват, что поздно я родилась, что поздно мы встретились. Разные у нас судьбы, как Марк Бернес поет. Только не думай обо мне плохо. Знаешь, что ты у меня первый, и сколько жить буду, буду беречь в своем сердце любовь к тебе. А еще ты спрашивал, почему, когда расставались у гостиницы, я не разрешила себя поцеловать, ведь темно было, и никто не увидел бы. Ты подумал, я стесняюсь, вдруг прохожий пройдет и гадость какую-нибудь скажет, а причина совсем другая. Мы с тобой целоваться перестали в сквере у нашей березки. Ты это место, наверное, не запомнил, а она, березка кудрявая, всегда будет стоять передо мной. У нее ты меня поцеловал первый раз. Вот я и задумала, чтоб и последний наш поцелуй, настоящий, жаркий, не такой, как на вокзалах целуются, здесь бы меня обжег. Еще раз прости, если растревожила тебя своими письмами — вчерашним и этим. Постараюсь больше не напоминать тебе о своем существовании, забудь меня поскорее, чтобы не тяготили тебя воспоминания о наших коротких встречах. А я тебя буду помнить, потому что, когда я думаю о тебе, то снова ко мне возвращается счастье.