Измена. Предательство (не) прощается - Марина Вуд
— Мне вот интересно, как давно у вас связь?
Андрей берётся за голову, его нервы на пределе. Наконец он бросает на меня тяжёлый взгляд и выдыхает, пытаясь говорить, как можно спокойнее.
— Настя… Мы с тобой прошли через многое, но… — он замолкает, глядя куда-то мимо меня, а потом хмуро добавляет: — Полгода.
Полгода! Полгода он делал из меня самую настоящую дуру!
Его слова срываются с уст, и я смотрю на него, стараясь не закричать от всей той боли, что сейчас меня разъедает, будто серная кислота. Света, решившая, что момент откровений достиг своего апогея, внезапно набирается храбрости:
— Я беременна, — бросает она, вызывающе подняв подбородок. — И хочу, чтобы ты Андрей был со мной.
Андрей дергается от её слов, как от пощёчины, а затем переводит взгляд на меня, явно ожидая моего ответа. Молчание становится невыносимым.
— Папочка, — врывается на кухню наша дочь. — Ты пришел. Я тебя так ждала, так ждала! Мы с мамой рыбку тебе готовили, — Маша забирается на руки к мужу. — Папа, а кто эта тётя? — поворачивает голову в сторону Светланы и обнимает его за шею.
Он не отвечает, лишь остаётся стоять, мрачно сжимая губы, и тогда я делаю глубокий вдох, чтобы собрать остатки сил.
Светлана отводит взгляд, отступив на полшага назад.
— Ну что, Андрей? — выдавливаю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Ты что-то ответишь? Это твой шанс быть честным, хотя бы перед Машей.
Только не реви, Настя. Не сейчас. Не перед этими людьми. Тебе нельзя сейчас давать слабину. Поплачешь потом, когда никто не будет этого видеть.
Он опускает глаза, и я чувствую, как нарастающее напряжение почти превращается в осязаемое. В этот момент он больше похож на кого-то, кто отчаянно ищет выход. Но я больше не собираюсь ему его подсказывать.
— Ма-аам, а почему папа не отвечает? — тихо спрашивает Маша, обнимая его за шею ещё крепче. Её голосок наполнен тревогой и непониманием, от чего комок в горле становится просто невыносимым. Внутри меня клокочет гнев, но ради неё я сдерживаюсь.
Я наклоняюсь, обнимаю Машу и аккуратно забираю её из рук Андрея. Она смотрит на меня, не понимая, почему мама не хочет, чтобы она оставалась с папой.
— Иди наверх, солнышко, — говорю я, прижимая её к себе. — Папа сейчас… он немного занят.
Маша не хочет уходить, но, видя мое серьёзное лицо, послушно направляется к лестнице. Мы остаёмся втроем в гнетущем молчании, пока она не скрывается из виду. Андрей тяжело вздыхает, а затем опускает взгляд на Светлану.
— Света… я тебе сейчас вызову такси, — говорит он, избегая моего взгляда.
Светлана, не ожидавшая такого поворота, замирает. Она обижено смотрит на моего мужа.
Понимаю. Ты ждала совсем другого решения от нег. Конечно, он же наверняка тебе сказки рассказывал и лапшу на уши мотал.
— Ты серьёзно, Андрей? — её голос дрожит от ярости. — Я думала, мы разобрались, кто я для тебя.
Муж снова прячет взгляд.
— Ты сейчас едешь домой, — повторяет он, чеканя каждое слово, его лицо твёрдое, холодное.
Она смотрит на него с такой болью и негодованием, что на мгновение мне даже становится её жалко.
— Мне повторить? — уже гремит он басом.
Любовница ещё мгновение стоит неподвижно. Я наблюдаю за этим с холодным спокойствием, хотя сердце бьется быстро — слишком много было сказано и слишком многое разрушено. Затем бросает на него последний взгляд — горький, полный разочарования, — потом резко разворачивается и направляется к выходу, не сказав больше ни слова. Её шаги звучат отчётливо, и когда хлопает дверь, всё в доме на мгновение словно замирает.
Андрей проходит через комнату, не глядя на меня, и выходит за ней, как будто на автомате, будто пытается закончить то, что начал. Я слышу их приглушённые голоса у входной двери, и затем наступает тишина. Через несколько минут он возвращается, его шаги тяжелы, а на лице следы измотанности и какой-то подавленности, которой раньше не было. Мы остаёмся наедине, как будто в мире не осталось никого, кроме нас двоих и этого разрушенного дома.
— Настя, — наконец говорит Андрей, повернувшись ко мне, и в его голосе звучит усталое раскаяние. — Давай поговорим.
В этот момент Маша зовет меня с лестницы. В её глазах блестят слёзы, и я сразу подхожу к ней, касаясь щеки, чтобы успокоить.
— Мама, я кушать хочу, — говорит она, заглядывая мне в глаза с лёгким упрёком.
— О, господи! Прости меня. Идем скорее на кухню.
Я беру её за руку, и мы возвращаемся на кухню. Я насыпаю ей ужин, и сажусь рядом с ней, стараясь не показывать ребенку свой внутренний раздрай.
Андрей садится напротив, бросая на нас короткие взгляды, но ничего не говорит. В воздухе витает тяжелое молчание — оно как будто давит на меня изнутри, разрывая на части.
Маша ковыряет вилкой в тарелке, словно чувствует, что что-то не так. Обычно она рассказывает, как прошел день, и смеется, играя с едой, но сейчас она просто смотрит вниз, словно боится нарушить эту гнетущую тишину.
— Ты не кушаешь, мама? — её детский голосок вытаскивает меня из тумана мыслей.
— Нет, солнышко. Ешь ты, а я потом, — отвечаю, прикладывая усилия, чтобы голос звучал ровно.
Мы заканчиваем ужин, почти не поднимая глаз. Я поднимаюсь, убираю со стола и направляюсь в гостиную, чтобы не видеть его и не расплакаться.
Позже Андрей уводит Машу наверх. Я слышу его шаги по лестнице, его голос, такой тихий, когда он читает ей сказку на ночь. Маша просит ещё одну главу, но он тихо объясняет, что пора спать. Звук их голосов постепенно затихает, и в этом моменте я решаю: дальше так нельзя. Собрав в себе последние силы, поднимаюсь в спальню. Достаю чемодан и раскладываю его на кровати.
Руки дрожат, когда я начинаю складывать вещи. Каждая вещь в этом шкафу о чем-то мне напоминает. Платье, которое я надела на нашу годовщину, свитер, который мы купали для семейной фотосессии на прошлое Рождество… Всё это теперь кажется чужим. Я бросаю их в чемодан, не стараясь даже сложить аккуратно. Горло сжимает так сильно, что кажется, я больше не смогу дышать.
Он входит
