Вечер встреч. 11 "В" - Тутынин
— Интересное кино получается, — хмыкнув, произнесла она. — Просто вечер откровений и открытий! Сегодня, будучи в тяжелой кондиции, он сказал, что тогда, давно, не передал мне какую-то записку от тебя, а ты ждал. Так ждал, что ни разу больше не объявился. А для тебя он придумал уж совсем интересную сказочку. Не понимаю, зачем? Он мне никогда не нравился, а теперь вообще…
— Так ты не замужем? — сверля ее взглядом, уточнил Слава.
— Нет, не была и не собираюсь. И детей у меня тоже нет. К моему сожалению и моих родителей.
— Ну, Жданов! Найду — все ребра пересчитаю, закопаю! Лично!
— Глупости. Он всего лишь бесхребетная пешка на поле из черных и белых клеточек. Только это не шахматная доска, а наша жизнь. И ходы мы делали сами. Да и сейчас продолжаем делать каждый день, выбирая или не выбирая что-то важное для себя.
Он внимательно ее слушал, не спуская глаз. Было заметно, что он слегка дезориентирован такими новостями. Бэла не понимала, зачем он пришел после стольких лет отсутствия.
— Может, теперь ты расскажешь, как жил все эти годы, как твои родные, работа? Хоть пару слов, чтобы я не чувствовала себя круглой дурой.
Слава аккуратно сложил свитер, который до сих пор комком лежал у него на коленях. Каждое его движение было настолько отточено, словно он делал это ежедневно.
«Странно. Мой папа до сих пор не научился вещи в шкаф убирать, всегда у него куча-мала, и потом мама все перекладывает. А здесь, как нянечка в детском саду — все красиво и ладненько. Откуда такие навыки?» — подумала она, но не сказала ни слова, продолжая ждать от него объяснений.
И снова мужчина показался ей совсем чужим: не чувствовала его. Раньше могла даже настроение угадать по одному вздоху, теперь же перед ней закрытая книга неизвестного содержания. Доступные ее взору мужские руки поднялись над столом, осторожно взяли заварочный чайник и налили почти черный напиток в чашку. До краев, не добавляя кипяток. При этом Слава покачал головой, явно не одобряя того, что она сделала не так, как он сказал. Закрыв глаза, с наслаждением сделал первый глоток горяченного чая.
— Вкусно! — прошептал он. — Здесь необыкновенная вода, чистая, без примесей и вони.
После таких слов брови Бэлы подпрыгнули в изумлении, а широко открытые глаза смотрели на него с ужасом. Она не хотела, но слова вырвались сами:
— Ты сидел?
Славка поперхнулся чаем и, кашляя, с укоризной посмотрел на нее. Потом показал ей рукой: постучи по спине. Бэла с удовольствием и от души бросилась выполнять его просьбу, но лишь до первого прикосновения к его телу. Сначала ей хотелось кулаком пройтись, за годы тоски, за неизвестность, за намеки и насмешки со всех сторон, за одиночество. А в последний момент, не дойдя несколько сантиметров до его спины, кулачок разжался сам, и уже мягкая ладонь легла на скрытые от глаз под черной футболкой литые мышцы. Бэла отдернула руку, словно попала в кипящее масло, но снова, как зачарованная, прикоснулась к нему. Она не обратила внимания, что кашля больше не слышно, просто вдруг почувствовала, что это — ее Слава, тот самый юноша, которого любила каждый миг своей жизни. Он повернулся, обхватил ее здоровенными ручищами и прижался к ней щекой. Бэла так и не смогла убрать руку с его спины, а вторая безвольно висела вдоль тела. Опустив взгляд на его голову, заметила серебряные яркие нити, больше похожие на иголки, в короткой стрижке темно-русых волос. Это и вернуло ее в зимнюю ночь настоящего.
— Отпусти меня, — настойчиво прошептала ему. — Я ничего не знаю о тебе. Если не хочешь говорить, так и скажи. Но чтобы я поняла это. Хватит молчания.
Слава посмотрел на нее и разжал руки. Она обошла стол и села на свое место у окна.
«Он еще вырос, — думала про себя. — Какой у него рост? Метр девяносто пять? Или больше? Я ему по грудь, наверное, стала. Раньше, когда танцевали, можно было чуть поднять голову и прикоснуться к его губам. А теперь…»
Ход ее мыслей привел к тому, что щеки залил малиновый румянец. Он сделал вид, что ничего не заметил, и произнес:
— Да, хватит молчания… Я не сидел, Бэла. Я Родине служил.
Его признание прозвучало так глухо, что ей стало страшно, и почему-то больше не хотелось знать, где он был все эти годы. Однако Слава не собирался останавливаться, задумчиво глядя на нее, словно погружаясь в прошлое:
— В том нашем последнем году отца должны были перекинуть на другую точку. Но когда и куда, он нам не говорил, или и сам не знал. Просто пришел как-то днем домой, чего раньше не было никогда, и сказал, что у нас на сборы есть три часа. Три часа на все: документы, вещи, моя школа, друзья. Отец не разрешил никому говорить о нашем отъезде, но я ослушался. Пока родители занимались сбором документов, я доскочил до Егора и передал ему записку для тебя. Знал, что ты еще у репетитора. Надеялся, что ты придешь на вокзал проводить меня. Там бы я смог хоть что-то тебе шепнуть. Но ничего этого не произошло. Не имею права называть тебе места, где я побывал. Одно могу сказать: далеко. Телефона у меня по-прежнему не было, позвонить я никому не мог. Отправил один раз письмо тебе, оно осталось без ответа.
— Я ничего не получала.
— Знаю. Отец потом сказал, что на почте ему вернули это письмо. Он просто молчал, не говорил мне ничего. Я его понимаю. Это долг, служба, обязанность. Никаких претензий. Я был мальчишкой и мог наворотить дел. Отец за мной строго следил. Лишь перед самым поступлением в «вышку» я смог связаться с Егором. Он мне и сообщил, что ты вышла замуж сразу после школы. Я не хотел верить, но он был очень убедителен. А потом несколько лет учебы, которые даже сравнить не с чем: когда забываешь все, кроме желания жить… Но об этом не хочу. Было. Прошло. Сейчас есть служба, и я благодарен всем, кто помог мне стать таким, какой я сейчас.
Он замолчал, глядя на девушку, сжавшуюся на стуле у окна. Было заметно, как она мелко дрожит то ли от его рассказа, то ли от холода, которого Слава не чувствовал, привыкший к любым условиям существования.
— Не мерзни там, иди ко мне, — позвал ее, затем привстал и, взяв за руку, перетянул к себе на диван.
Закутал
