Флоренс Уэстли - Память сердца

— Очень мило, — сказал он, когда Бетси приблизилась. — Но мне все же недостает той маленькой куцей пижамки с красивыми кружевами, которые обрамляли твои соблазнительные бедра.

Бетси, как в юности, вспыхнула до корней волос.

— Истинный джентльмен, не стал бы так бесцеремонно смотреть, — упрекнула она Джона, забираясь под простыню прямо в его объятия.

Легкая интимная беседа, свойственная привыкшим друг к другу мужчине и женщине, была чужда Джону. Он даже не был уверен, что вообще способен поддерживать разговор в минуты близости. Бетси в его постели, и он не намерен тратить время впустую.

— Что ты говоришь? Откуда тебе известно столь похвальное поведение джентльменов?

— Я где-то читала.

Он поцеловал ее душистые рассыпавшиеся локоны, шутливо заметив:

— Знаешь, что, Рыжик? Ты всю жизнь читала совсем не те книги.

— Уж не собираешься ли ты утверждать, что я недостаточно образованна?

— Я собираюсь заявить, что тебя ожидает уйма неприятностей, если ты не прекратишь столь откровенно дразнить меня.

— То есть?

Ангельским выражением лица она напоминала невинного младенца, хотя лукавые искорки в глазах выдавали Бетси. Она-то хорошо знала, как воспламенить влюбленного Джона.

— Осторожнее, Рыжик, ты имеешь дело с мужчиной, который еще до недавнего времени ложился спать в одинокую холостяцкую постель, мечтая о женской ласке.

— Вот я и пытаюсь тебя вознаградить, Джон.

Бетси расшалилась: она то взъерошивала, то приглаживала колечки волос у него на груди. Джон еле сдерживался. Пульс его участился, мускулы напряглись.

— Бетси, — предупредил он, сжав ее запястье, — если это новая разновидность твоего "наказания", то оно действует безотказно.

— Вот и хорошо, — с очаровательной улыбкой сказала Бетси.

Но Джона смущал то ли мечтательный, то ли вопрошающий взгляд ее бездонных голубых глаз. Он нежно погладил розовую щеку Бетси.

— Ты сводишь меня с ума, тебе это известно?

Она привычно накрыла его руку своей маленькой гладкой ладонью.

— Ты человек с самыми огрубевшими руками, какие я когда-либо видела, но при том, Джон Стэнли, эти же руки способны быть невыразимо нежными, а сам ты — бесконечно милым.

— Милым я не умею быть, — отрезал Джон. — И я не джентльмен и вовсе не собираюсь им стать.

— То есть я могу не быть леди, верно?

Как бы в подтверждение своих слов Бетси сильным движением запрокинула его голову и стала осыпать поцелуями глаза, губы, шею, широкую грудь Джона…

— Прочь манеры высшего света, — воскликнула она, — долой боязливые девичьи "ахи и охи". — И град страстных горячих поцелуев вновь обрушился на оторопевшего Джона.

Дыхание Джона становилось все более прерывистым. Он обнял Бетси за талию, но тонкая и нежная, как паутинка, ночная рубашка, явилась преградой, и Джон осторожно снял ее.

В редком, почти всегда случайном интимном общении с женщинами Джон вел себя агрессивно, как опытный искушенный партнер. Это было проще, честнее, без излишних церемоний. Когда же все кончалось, он оставался по-прежнему свободным. И по-прежнему одиноким.

— Бетси…

— Ш-ш…

Железные мускулы его рук под ее ладонью становились мягче. Кончиками пальцев Бетси разглаживала и массировала его натруженное тело. Она точно экстрасенс хотела снять с Джона усталость, заставить его спать всю ночь, несмотря на боль, которую он пытался скрыть, после своего "скоростного спуска" к реке без костылей.

— У тебя сильное, хорошо сложенное тело, — похвалила Бетси, целуя снова и снова гладкое плечо без шрамов, — но словно окаменевшее. — Наконец под жаркой влажной кожей натянутые связки тихо дрогнули, и напряжение спало. — Джон, ты должен серьезно позаботиться о себе, — заметила она обеспокоенно.

— А… как?

— У меня есть некоторые соображения.

Бетси нежно поцеловала другое плечо, обезображенное красным выпуклым шрамом, оно было такое же окаменевшее.

— Во-первых, тебе необходимо самому расслабить свои мышцы. — Под кожей у Джона шейный мускул напрягся, как широкий канат. — Нет, так ты ничего не достигнешь. — Снова посыпались целебные поцелуи, пока отуманенная голова Джона не откинулась на подушку, и у него не вырвался приглушенный стон наслаждения.

— Какое чудо ты сотворила со мной, дорогая.

Бетси в порыве любви и сострадания опустилась на колени и, склонясь над Джоном, осыпала легкими поцелуями его талию, узкие бедра. Она словно совершала обряд, кружась над ним, как огромная белая чайка.

Джон замер и положил ладонь на ее пушистый затылок.

— Поднимайся ко мне, — взмолился он.

— Разве я что-нибудь делаю не так? — прошептала Бетси, и ее поцелуи изменили направление, пока губы влюбленных не слились воедино.

— Если хочешь довести меня до безумия, то ты близка к цели, — прошептал Джон, изнывая от нестерпимого желания.

— Хочу!

Бетси в это мгновение олицетворяла собой богиню любви. Она была прекрасна. Она была чувственна, как искусительница, соблазняющая праведника. Джон — мужчина, а хрупкая женственная Бетси играла главную роль в их любовном дуэте. Она парила над ним, поднятая могучими волнами страсти, высокой и чистой, как пламя.

— Остановись! — взмолился Джон. — Я не вытерплю этой сладкой муки.

— Посмотрим! — Она игриво провела ладонью вдоль его живота.

— Это уже опасно, Рыжик, — предупредил он.

Бетси посмотрела в глаза "падшего ангела" с самым невинным выражением, но взгляд ее по-прежнему был полон неизъяснимой нежности и страсти.

Джон уже не владел собой. Он испытывал небывалые запредельные ощущения, каких не знавал прежде.

— Боже мой, Рыжик! — только и успел вымолвить Джон, как вспыхнул ослепительный свет, и они погрузились в какую-то сказочную бездну…

Бетси дремала, когда зазвонил будильник. Ей приснилось, что не Пруди, а она сама родила двух близнецов — больших, крепких белокурых мальчишек. У них голубые глаза матери и обаятельная улыбка Джона.

Словно проникнув в сновидение Бетси, Джон зашептал что-то невнятное и спрятал голову в теплом изгибе ее бархатной шеи.

— Который час?

Она улыбнулась в полутьме, услышав его сонный голос. Этот огромный, суровый, замкнутый человек так стосковался по теплу и нежности. Он жаждет большой любви, но — странно — сгибается под ее тяжестью, уходит в себя, рассуждала чуткая Бетси. Видно, страдания, перенесенные за двадцать лет одинокой жизни, были настолько глубоки, что вселили болезненную робость в, казалось бы, несокрушимого, уверенного в себе мужчину.

— Еще только пять, — шепнула она, нежась в его объятиях.