Эми Эндрюс - Драгоценная ночь

У них была отнюдь не интрижка, а нечто большее, и они оба это знали.

– Правда? – повторила она. – Все, через что мы вместе прошли, и все те ночи, что говорили, лежа в постели… Говорили и говорили… Все это интрижка?

Блэйк не пытался делать вид, будто она не права. Эва стала для него лучом света в довольно серой жизни. Жизни, которую он считал приемлемой. И которой пришел конец.

Он сложил руки на груди и решил не медлить:

– Я не могу жить в дорогом аквариуме.

Эва закусила губу. Его слова звучали как приговор, и она будто слышала, как ее сердце раскалывается.

– Я не какая-нибудь девушка на лодке, Блэйк. И никогда ею не была. Этот дорогой аквариум в обозримом будущем – моя жизнь.

Блэйк кивнул:

– Я знаю. Но мне это не нужно.

Она сжала ладонь на его локте, чувствуя, как ее вновь атакуют слезы отчаяния.

– И это все? – спросила она дрожащим голосом. – Ты даже драться за нас не будешь? Ты готов сражаться за эту страну, но не за меня?

Блэйк постарался, чтобы голос его прозвучал жестко, несмотря на нотки страдания в ее голосе. Только Эва могла быть столь драматичной.

– Нас не существует, – раздраженно ответил он.

– Прошу тебя, – прошептала Эва, сжав его руку чуть сильнее. Ведь что-то же между ними было. Она это знала. И знала, что из этого может выйти нечто хорошее. – Мы можем сделать так, что все получится. Мы только должны захотеть.

Ее мольба разрывала ему сердце, но Блэйк не желал поддаваться ей. В его жизни и без того хватало сложностей. Он с самого начала чувствовал, что с ней возникнут проблемы, и не ошибся. Теперь его лицо мелькало во всех новостях и газетах. Упоминали о жизни и смерти Пита. Его горе и чувство вины взирали на Блэйка в черно-белых тонах, и вся нация имела возможность поучаствовать.

Все, чего он хотел, налаживая свою жизнь, – это провести ее в спокойной и бесконфликтной обстановке. Жизнь с Эвой не отличалась бы ни тем ни другим.

Блэйк опустил руки, и ей пришлось отпустить его.

– Я хочу этого недостаточно сильно, – сказал он и отвернулся.

И в этот раз Эва явственно услышала, как ее сердце разбилось вдребезги.

Последующие зимние недели идеально отражали настроение Эвы. Рождество в Лондоне всегда было красивым; всюду мерцают праздничные огни, и радует огромная елка на Трафальгарской площади… Но Эва всего этого не замечала. Не замечала торговцев жареными каштанами, людей, катавшихся на коньках в Гайд-парке, и украшенных витрин магазинов.

Все это было слишком ярким. Душевное состояние Эвы напоминало бесплодное дерево и не имело ничего общего с радужными огнями Оксфорд-стрит.

Она существовала заученными фразами и движениями; улыбалась и говорила, когда нужно, стараясь справляться со всем остальным. Журналисты, как всегда, ходили за ней по пятам, однако приятно было отметить, что они перестали сидеть сиднем вокруг лодки Блэйка с тех пор, как она заявила прессе, что отношений между ними нет и он всего лишь ее друг.

Это не означало, что она перестала думать о нем. Перестала мечтать о том, чтобы быть простой девушкой на лодке. Просто не видеть их фотографии каждый день бок о бок в новостях и газетах казалось легче.

Но Рождественский сочельник наступил раньше, чем она надеялась, и она знала, что ей снова предстоит увидеться с ним. Благотворительный вечер был событием года, и Эве, как новой покровительнице фонда, надлежало не только присутствовать на нем, но и блистать.

Именно это она твердила себе, надевая вечернее платье. Ей надлежало поддерживать определенный имидж – гламурности и изысканности, – и она намеревалась поразить Джоанну, а также всех остальных, кто выложил пять тысяч фунтов за право прокатиться с ней на Лондонском глазе.

Включая Блэйка.

Ее нарядом стало бархатное, облегающее тело малиновое платье с длинными рукавами и коротким шлейфом. Его дополнял обрамленный мехом капюшон, придававший ей царственный вид, когда она улыбалась камерам своей знаменитой надменной улыбкой на фоне украшенного иллюминациями колеса обозрения.

Последующие три часа она провела в стеклянной кабинке, пригубливая шампанское. Смеясь и болтая с людьми, менявшимися с каждым кругом. Улыбаясь до изнеможения так, что болело лицо. Заставляя себя не оглядываться по сторонам и не искать в верхних и нижних кабинках человека, которого хотела увидеть больше всех.

Возможно, он не пришел?

На предпоследнем круге Джоанна присоединилась к ней вместе с партнершами по фонду и несколькими работниками, и тогда Эва смогла немного расслабиться. Они говорили об успехе этого вечера, и о предстоящих новогодних событиях, и о том, какую помощь могла оказать она. Они также говорили о мужьях, о том, как те любили Рождество, и Эва слушала, как они смеялись и делились драгоценными воспоминаниями.

Примерно за пять минут до окончания круга Джоанна отвела Эву в сторону. Она улыбнулась ей и спросила:

– Ты в курсе, что Блэйк здесь?

Эва кивнула:

– Я так и полагала.

– Тебе следует поговорить с ним.

Эва печально улыбнулась:

– Я не думаю, что твой брат хочет говорить со мной.

Джоанна прищурилась:

– Ты ведь любишь его, верно?

Эва замерла, затем рассмеялась. В Джоанне сказывались гены Уокеров – скромностью и не пахнет.

– Да.

– Так поговори с ним.

Эва покачала головой:

– Он тогда сильно злился.

Джоанна молча смотрела на нее несколько секунд, и Эве показалось, будто она пытается проникнуть в ее мысли.

– Тебе известно, что солдатом, погибшим в тот день, когда Блэйк получил ранение, был мой муж?

Эва кивнула:

– Да, он рассказал мне во время отпуска.

Джоанна выглядела удивленной.

– Последнее, о чем я попросила Блэйка перед их командировкой, было присматривать за Колином. Привезти его домой живым. – Джоанна помолчала. – Он не на тебя злился. Он злится на себя. Из-за того, что он жив, в то время как столько солдат погибло. Каждый раз, когда он развлекается и когда ему хорошо, его атакует чувство вины.

Эва почувствовала, как ее сердце разбивается из-за Блэйка с новой силой. Он не должен затмевать свою жизнь чувством вины потому, что ему удалось выжить, а другим нет.

– Я не знала этого. То есть я знала, что он чувствует вину из-за Колина… И из-за своей награды… Но не из-за того, что выжил.

Джоанна поморщилась:

– Ну, он вообще-то не разговорчив. Но я точно знаю, что с тобой он был счастлив и что о Колине прежде никому не рассказывал, кроме психолога. Я не знаю, способен ли он будет когда-нибудь излечиться от чувства вины. И именно это его истинная рана, а не нога. Но мне кажется, если кто-то и может помочь ему исцелиться, то это ты.

Эва не могла не согласиться. Вот только…