Фредерика Грэхем - Возвращенная к жизни

– Стрельбище. Я была когда-то на стрельбище.

– Это объясняет тот профессионализм, с которым ты держала оружие.

– Но зачем?

– Возможно, этого требовала твоя работа?

Девушка покачала головой.

– Я уверена, что когда-то работала с детьми.

– Тогда, может быть, самооборона?

– Но почему?

– Возможно, ты жила в большом городе в криминальном районе.

– Нет, я жила у воды в белом оштукатуренном доме.

Джизус улыбнулся. Этот эпизод ее жизни был не более реален, чем все остальные ее воспоминания.

– Уже будучи взрослой?

Она медленно кивнула.

– Из-за всего того, что говорилось обо мне, я решила сначала, что вспоминаю детство, но теперь я уверена, это было позже. – Она снова закрыла глаза. – Дом двухэтажный, у него высокая красная крыша. – Ее глаза широко раскрылись. – Дом какого-то испанского типа. Может быть, я жила где-то в южных штатах? А может быть, и нет, если принимать во внимание всю эту воду. – Она пожала плечами. – Когда я представляю себе дом, вижу густые заросли кустарников, окружающие его, и большой двор, спускающийся к воде.

– А еще что?

Мари снова закрыла глаза:

– Яркое солнце и железные ворота. Высокие железные ворота. Стена из вечнозеленых растений и тут же апельсиновые деревья. – Она посмотрела прямо на Бертона. – Апельсины! Калифорния.

– Больше похоже на Флориду.

Она села и захлопала в ладоши:

– Флорида. Держу пари, что ты прав, Джизус.

Он тоже сел.

– Центральная или южная часть штата. Возможно, на одном из побережий.

– Пусть Флорида. – Мари закинула руку ему на шею. – Джис, откуда бы я ни явилась, кем бы я ни оказалась, это никогда не встанет между нами. Такое не должно произойти. – Ее губы потянулись к нему. Руки заскользили по его телу. – Люби меня снова, дорогой. Я хочу показать тебе, чему научилась.

Он положил ее на подушки, и в этот раз не было ни колебаний, ни осторожного руководства. Они отдавали друг другу все и брали все без остатка, наслаждаясь тем, что происходило с ними в эти минуты, не думая ни о прошлом, ни о будущем.

Солнце уже село, когда они вернулись на кухню. Поджаренный сыр на бутерброде Мари уже превратился в подобие скрюченной подошвы, но красные бобы дошли до восхитительного состояния и напоминали ароматный крем. В ожидании риса они сели за стол друг против друга. Никому не хотелось ничего говорить.

Мари смотрела на Бертона, подмечая множество милых ее сердцу деталей. Спадавшие на лоб пряди темных волос, суровые морщинки в уголках глаз, которые смягчались, когда он смотрел на нее, гладкую загорелую кожу его щек, которая к утру покроется щетиной. Даже сейчас, пресыщенная любовью, она хотела, потянувшись к нему через стол, взять его руки и говорить безостановочно об огромной силе своего желания.

Прежде чем Мари смогла это сделать, он взял ее ладони в свои.

– Ты только что была моей, а я все еще продолжаю страстно желать тебя. – Он поднес ее пальцы к губам. – И так будет всегда.

– Я надеюсь, что так и будет, – ответила она. – И я знаю, что всегда буду хотеть тебя.

Была уже почти полночь, когда Джизус услышал звук отпираемой входной двери. Незадолго до этого он проснулся и теперь лежал, наблюдая за спящей рядом с ним любимой. Она лежала, подложив ладони под голову, и ее лицо было безмятежно спокойным, как у ребенка, не знающего печалей. Он испытывал мучительное чувство вины за свою жадную страсть. Множество раз он любил ее и не насыщался, не мог укротить своего желания. Завтра она узнает, насколько неосмотрительным он был.

Каждый раз Мари с готовностью отвечала ему. Она отдавалась ему снова и снова с той же страстностью, с какой он хотел ее. Теперь она спала, уставшая и удовлетворенная.

Услышав, как Диген открывает дверь, Джизус встал, оделся и вышел ему навстречу.

– Бенни, я думал, что ты обычно так рано не возвращаешься домой, – приветствовал друга Джис.

– Я хотел застать тебя, пока ты не лег. – Диген жестом позвал Джизуса с собой на кухню. – Появилась ниточка, которая, возможно, приведет нас к преследователю нашей девочки. Оригинал его портрета я оставил себе. Он был сделан так хорошо, что я решил поместить его на выставочной панели моего мольберта. – Чтобы привлечь посетителей, все портретисты, работавшие на площади Объединения, помещали лучшие работы позади мольбертов, за которыми работали. Часто они изображали знаменитостей, но еще чаще были просто хорошие портреты обычных людей.

– Ну?

– Пока я был на площади, он не привлек чье-либо внимание. Но потом, когда перебрался в «Роки-бар», я снова поместил его на мольберте. Приблизительно через час подошел один тип. Он был вдребезги пьян и едва держался на ногах. Он уставился на портрет, и я спросил его, не знает ли он этого человека. Он ответил: «Еще бы» и собрался было уходить.

– Продолжай. – Джизус сел.

– Ну, я пошел за ним, догнал и сказал, что изображенный заказал мне портрет и заплатил, но я потерял адрес и не смог доставить его.

– И он поверил?

– Он был настолько пьян, что поверил бы, если бы я сказал ему, что я президент Штатов. Он поведал мне, что того человека зовут Пэрли Харбисон, и рассказал, где он обитает. Теперь слушай. Этот тип живет в районе улицы Рейнджер. Приблизительно в нескольких кварталах от бара «Красный бык».

– Боже. – Бертон был поражен.

Диген кивнул.

– Пора вызывать войска. Они нам понадобятся. Этот молодчик говорил, что Пэрли – сущий дьявол. Он как-то одолжил ему деньги, а когда потребовал их обратно, тот бросился на него с ножом. Харбисон как-то говорил ему, что во Флориде его разыскивают за серьезное преступление. Но в Луизиане он сумел остаться чистым.

– А почему этот тип не обратился в полицию?

Диген фыркнул.

– Ты что, забыл о кодексе чести воров, Джис? А ты как думал? У него самого рыльце в пушку.

– Надо немедленно поставить в известность Чака.

Заложив руки за голову, Бенни откинулся на спинку стула.

– А если ты увидишь этого человека, то сможешь опознать?

Бертон пытался представить себе лицо преступника, который был изображен на портрете. Он видел его всего лишь несколько секунд, но его облик четко отпечатался в мозгу.

– Да.

– Я уже сам пытался найти Чака. Дома у него никто не отвечает, а в участке мне сказали, что он должен появиться там не раньше завтрашнего вечера.

Джизус поймал себя на том, что в глубине души рад этому, потому что за это время Пэрли может исчезнуть и тогда они, возможно, никогда уже не смогут идентифицировать личность Мари. Ему мучительно не хотелось отпускать Мари в ее прошлое. Джис встряхнул головой. Он не имеет права лишать ее шанса в жизни, как бы ему этого ни хотелось. Кроме того, если не начать действовать прямо сейчас, они могут потерять его след, и тогда девушка снова может оказаться в опасности.