Маргарет Роум - Человек Огня

— Да, вижу, что это оно, и мое сердце ликует, я рад за вас, — мягко поздравил он Тину. — Все муки, что вам пришлось перенести в этом диком краю, вознаграждены.

Девушку немного озадачил подтекст, скрывавшийся под этими словами, но в минуту всеобъемлющего восторга она не могла думать ни о чем другом. Позже, чуть-чуть успокоившись, Тина могла бы призадуматься, что именно Рамон имел в виду, но сейчас, когда девушка держала в руках сосуд с лекарством, способным облегчить страдания миллионов людей, все в ней ликовало и пело. Отныне Тина с особым нетерпением ожидала возвращения домой, к Крис. Протянуть сосуд, подаренный лесным доктором, и сказать что-нибудь вроде: «Милая Крис, я привезла тебе подарок», — да и вообще любую банальность, лишь бы это смягчило потрясение, когда Крис осознает истинную ценность этой невзрачной пасты.

Так, грезя наяву, Тина наблюдала, как сеньор снимает гамаки и укладывает рюкзак. Рамон то и дело поглядывал на девушку, как будто ее мечтательный вид и вцепившиеся мертвой хваткой в сосуд из тыквы руки изрядно забавляли его, но это нисколько не обижало Тину — ведь Рамон был неотъемлемой частью ее успеха, без него она не сумела бы добиться ничего, и сердце девушки таяло от бесконечной благодарности и любви.

Обратный путь в деревню занял поразительно мало времени. Возможно, Тина была так счастлива, а ее помыслы настолько радужны, что она скорее летела, чем шла. Обитатели деревни встретили их очень тепло, и Тину удивило возникшее вдруг сожаление, что им придется уйти отсюда, но чувство это, едва возникнув, угасло. Если бы девушка внезапно обрела крылья, то, ни минуты не медля, расправила бы их и поучалась в Лондон, к Крис.

В радостной суете встречи Тина не заметила, как лесной доктор потихоньку удалился и исчез в хижине, где были его жена и новорожденный сын. Девушка увидела старика, лишь когда он вернулся к ним. Теперь сморщенное личико доктора сияло искренней, почти детской улыбкой. И Тине даже не понадобилось спрашивать сеньора, что сказал ему доктор, — счастливое лицо и оживленное лопотание красноречиво свидетельствовали, что здоровье его близких не оставляет желать лучшего. Тем не менее сеньор с улыбкой повернулся к Тине и объявил:

— Ребенок и мать чувствуют себя отлично. Доктор, к своему несказанному удивлению, убедился, что моя магия гораздо сильнее и лучше, чем колдовство его предков, хотя и все его знания и опыт подсказывали, что такое просто невозможно. Отныне доктор готов безоговорочно верить в мою магию и подчиняться мне с первого слова. А еще ему очень понравился вкус моей магии.

Сердце Тины переполняла гордость за него.

— Это просто великолепно! — От радостного возбуждения девушка чуть не пустилась в пляс. — Рассказ доктора о ваших чудесах скоро разнесется по всем джунглям, и, куда бы вы ни отправились в будущем, все туземцы будут вам рады! — Тина положила ладошку на его смуглую руку и, вдруг посерьезнев, добавила: — Я так счастлива, что, помогая мне достигнуть цели, вы тем самым сделали шаг к достижению своей собственной. Со временем каждое племя на Амазонке убедится, что имя Карамуру означает правду, искренность и помощь всем, кто в ней нуждается.

Рамон изумленно уставился Тине в лицо, когда девушка, вздрогнув, замолчала. Неужели она окончательно выдала себя? Неужели эмоциональный подъем, охвативший ее в тот миг, настолько ослабил привычную осторожность, что Тина открыла Рамону свою любовь? Девушка попыталась отвернуться, но не смогла. Их все еще окружали смеющиеся, оживленно болтающие аборигены, но сейчас эти двое как будто остались одни во всем мире, стоя друг против друга посреди шумной толпы. Сердце Тины бухало, как кузнечный молот, пока она ждала, чтобы сеньор нарушил молчание. На нее нахлынули дурные предчувствия, а щеки до боли обдало жаром, когда на лице Рамона медленно расцвела довольная, даже ликующая улыбка. Он узнал ее тайну! Улыбка светилась теперь и в голубых глазах. Очень бережно Рамон взял ее за руку и спросил:

— А как насчет вас, дитя солнца? Что значит Карамуру для вас?

От его прикосновения разлился огонь по всему телу, но Тина сумела сохранить видимое спокойствие. Она не может позволить себе расслабиться, ведь это значило бы стать для него, а возможно, и для доньи Инес посмешищем! Все ее подозрения вдруг всколыхнулись, так что голос зазвучал беспокойно и неуверенно:

— А что я могу думать о вас, сеньор? Разве мое мнение что-нибудь значит?

Внезапная холодность Тины согнала улыбку с его губ и вернула настороженность взгляду голубых глаз, однако, в отличие от девушки, Рамон говорил спокойно, разве что чуть жестковато:

— Да, я хотел бы знать, изменили вы свое мнение обо мне или нет. Если помните, — медленно продолжал Рамон, — еще когда мы были в Манаусе, вы заявили, что эта поездка станет для меня испытанием. Надеюсь, вы не поставите мне в вину желание узнать, оправдан я или осужден?

— Я могу одобрить в вас многое, — сухо ответила Тина. — Несомненно, вы искренни в своем желании помогать людям, и я не могу отрицать ваши опыт и сноровку в работе. Единственный мой упрек, — с горечью выдохнула девушка, — касается вашей памяти!

— Моей памяти? — бесцветным тоном переспросил он.

— Да, — продолжала Тина, твердо намереваясь раз и навсегда избавить его от сомнений насчет своих невольно прорвавшихся чувств. — Подобно многим своим соотечественникам, вы большой любитель женщин. Я могла бы не придавать значения легкому флирту, не будь тут замешан еще один человек, но, по-моему, предательство и измена, пусть даже маленькая, — бесчестны!

Тина пыталась уверить себя, будто ее напоминание о донье Инес только справедливо. Рамон заслужил, чтобы ему причинили душевную боль, как недавно сам поступил с нею. Чтобы остаток их совместного путешествия получился более-менее терпимым, ей следует сохранять дистанцию и оградить себя от любых знаков внимания. Тине было куда проще бороться с собственными чувствами к холодному чужаку, сопровождавшему ее большую часть этого путешествия, чем к неотразимому мужчине, чья заботливость терзает ее в последние несколько дней.

Очевидно, Рамон не понял намека на донью Инес, однако для самой Тины смысл ее слов был предельно ясен.

— Можете не говорить больше ни слова, сеньорита Доннелли. — Голубые глаза сердито сверкнули, в голосе звучал холодный гнев. — Вы дважды обвинили меня в том, что я ветреный донжуан, однако я отрицаю это обвинение как по отношению к себе, так и к своим соотечественникам. Если вы думаете, что мои попытки завязать с вами дружбу хоть в малейшей степени предпринимались с расчетом поколебать симпатии к Брэнстону, то я должен извиниться. Но, — сеньор предостерегающе поднял руку, видя, что Тина хочет его перебить, — позволю себе заметить в целях самозащиты: я и не предполагал, что вы так сильно к нему привязаны.