Сидни Ламберт - Завидный жених

Ее сухость и взволновала, и обеспокоила его. Неужели она и вправду такая, какой хочет казаться? Он не осмелился спросить. Он боялся, что ее ответ ему не понравится. Пока что достаточно будет только увидеть ее.

— Я попрошу Тома передать тебе ключ, — сказал Марио.

— Тома?

— Он мой личный лакей.

— Хорошо, — ответила Гейл. — А потом, наверное, лучше будет на некоторое время отпустить его погулять. Я хочу побыть с тобой наедине.

Наедине!

Хорошо это или плохо? Хочется верить, что хорошо. По крайней мере, его тело напряглось в ожидании.

— Я немедленно отпущу его.

— Я так и думала.

Как она цинична! Естественно, считает, что ему от нее нужно только одно. Но сегодня он покажет ей, что все обстоит совершенно иначе. Он ужасно скучал по ней, и не только по ее телу.

Несмотря на досаду, в прошлую пятницу, после того как она отказалась пойти с ним, Марио преисполнился к ней уважения. Он прекрасно понимал, насколько тяжело ей было уйти. В предыдущие пять дней он не знал жалости и пустил в ход все свое искусство, чтобы привязать ее к себе, чтобы она привыкла выполнять все его желания.

Но все-таки Гейл осталась верна себе. Сколько в ней смелости! Какой сильный характер! Какая поразительная гордость!

Вспомнив о ее гордости, он растерялся. Может, она хочет просто сказать ему, что больше им не стоит встречаться?

Марио понятия не имел, что делать в таком случае. На той неделе он понял: жизнь без нее не имеет для него никакой цены.

Сейчас ему предстоит невероятное. Ему предстоит убедить ее не просто жить с ним, но выйти за него замуж.

Через десять минут, когда прозвенел звонок у двери, Марио был уже вне себя. Он едва дошел до двери и открыл ее.

При виде Гейл он едва не лишился чувств — так велико было его желание.

Она выглядела потрясающе красивой и зловеще сексуальной. Хотя она всегда потрясающе красива и зловеще сексуальна. На ней было бледно-сиреневое шелковое платье на тоненьких бретелях. На ногах, заметил он, — без чулок. Она надела серебристые сандалии на высоких каблуках, чтобы быть с ним одного роста. Волосы гладко зачесаны назад, как он любил. Она довольно густо накрасилась; подвела глаза черной подводкой, наложила пепельно-голубые тени. Губы, накрашенные темно-розовой помадой, казались еще полнее и сочнее. В ушах посверкивали серебряные серьги-капельки. И еще от нее исходил тот самый аромат, который всегда сводил его с ума.

Трудно не заметить, что она без лифчика, особенно если учесть, что ее соски готовы были прорвать тонкую ткань. Невозможно не заметить и того, что она смотрит на него с таким же голодным блеском в глазах, как и он на нее. Она готова съесть его прямо здесь, на пороге!

— Он ушел? — хрипло спросила Гейл. — Слуга… ушел?

Марио кивнул. Трудно говорить. Ему передался ее голод, выразившийся в мощной эрекции.

Она вошла в прихожую и закрыла за собой дверь. Учащенно дыша, шагнула к нему и стала расстегивать на нем брюки.

— Жестокий, — простонала Гейл. — Тебя не было так долго.

Он понял. Это действительно жестоко, если учесть, как они относятся друг к другу.

Ее пальчики проворно забегали у него по груди, по животу, она поспешно освобождала его от одежды. Казалось, от нее исходят волны жара. Неужели он сейчас взорвется?

Она не сводила с него глаз, торопливо снимая платье. Она наблюдала, как он реагирует на ее наготу. Когда спустила с плеч бретели платья, она со стоном прислонилась к двери, извиваясь всем телом.

— Иди ко мне, — приказала она срывающимся голосом. — Не нужно прелюдий. Возьми меня!

Возбужденный так же сильно, как и она, Марио все же помнил ее слова о том, как она поступит, если он не наденет презерватив. Может, она его проверяет, ищет предлог его бросить?

— Погоди, я надену…

— Я принимаю пилюли, — хрипло прошептала Гейл. — И все время принимала. Не смотри на меня так! Ведь ты сам все время этого хотел. Так покажи мне, как невероятно хорошо заниматься любовью, когда нам ничто не мешает! Возьми меня! Только быстро, пока я не передумала.

Он сделал, как она просила. Быстро. Грубо. Вонзаясь в нее снова и снова, радуясь дрожи, пронизавшей ее с головы до ног.

Теперь она по-настоящему принадлежит ему, подумал он, тоже взрываясь, крича от удовольствия, но не слыша собственных криков. И лишь немного погодя, успокоившись, Марио понял: что-то не так. Совсем, совсем не так.

— Гейл! Гейл, милая, что случилось?

Она плакала.

Он взял ее за подбородок, но она продолжала истерически рыдать. Когда у нее подогнулись колени, он подхватил ее на руки и понес в спальню.

Марио ничего не понимал. Он растерялся. Он нежно уложил ее на синее одеяло. Когда попытался прикрыть ее платьем, она всхлипнула и откатилась подальше, свернулась калачиком, подложила руки под щеку и плотно закрыла глаза. Однако при этом не переставала горько плакать.

Он не знал, что сделать, что сказать, чтобы утешить ее. Почему она так горько рыдает, словно у нее душа расстается с телом? Разве ей сейчас было плохо?

Определенно, нет. Наверное, она все же каким-то образом испытывала его, а он самым жалким образом провалился. Ведь всего несколько минут назад он твердил себе, что ему достаточно только увидеть ее. И что натворил? Он взял ее прямо на пороге гостиничного номера, словно дикарь!

— Тише, любимая, — прошептал Марио, гладя Гейл по голове. — Иначе ты разболеешься.

— Ты не понимаешь, — с трудом выговорила она. — Это меня… Бог наказывает!

7

— Наказывает? За что?

— За самый страшный грех!

— Какой?

— Я была плохой матерью. О Боже! Я не хотела говорить… Теперь ты будешь еще больше презирать меня!

— Презирать? Тебя?! Гейл, милая, да я люблю тебя! Ты уже, наверное, и сама догадалась!

Она застыла, потом медленно открыла заплаканные глаза.

— Как смеешь ты говорить мне о любви, когда знаешь, что мне тоже известно, что это неправда? Помнишь, я ведь была с тобой, когда позвонила женщина, которую ты любишь по-настоящему. Я слышала, как ты говорил с Эмилией. Так тепло, так нежно!

Марио покачал головой. Как жаль, что он раньше не рассказал ей правду. Но тогда он очень злился на Гейл. И серьезно не подозревал, что звонок Эмилии так ее заденет. Но теперь он понял, как она восприняла тот его разговор, и пожалел о своей беспечности. Однако, с другой стороны, ревность недвусмысленно указывает на то, что Гейл испытывает к нему более сложное чувство, нежели простое вожделение.

Он склонился над ней и нежно поцеловал ее в губы.

— Я больше не люблю Эмилию. И она меня, наверное, тоже. Когда-то давно я очень любил ее. Но моя любовь была чувством избалованного молодого принца, который привык получать все, что пожелает. Наверное, из-за невозможности получить Эмилию мне казалось, что мои чувства к ней сильнее, чем на самом деле. Но лишь когда я узнал тебя, я понял, что такое настоящая любовь. В ту ночь я вовсе не шептал ей нежные слова. Я очень встревожился. Эмилия позвонила, чтобы сказать мне, что у нее рак.