Джанет Маллани - Скандальная связь

От простуды я, кажется, отупела, потому что очень смутно представляю, что делать теперь, когда мы прибыли в столицу. Я думала, что мы станем таскаться от театра к театру, пока не найдем Амелию, но Гарри рассудил по-другому. Он останавливает извозчика и велит везти нас — куда бы вы думали? — конечно, в «Бишопс-отель».

Мама ахает и падает на стул, точнее, она оседает, а я предусмотрительно пододвигаю ей стул.

Она прижимает руку к груди и жадно ловит ртом воздух.

— Только не говори, что тебя уволили.

— Нет, мэм.

— И не говори, — она бросает взгляд в другой конец гостиной, где Софи греет руки у очага, — что ты женился.

— Нет, мэм.

— Ох… — Она хмурится. — А знаешь, Гарри, тебе самое время остепениться, твой отец все чаще и чаще повторяет, что хочет уйти на покой, а тебе понадобится женщина с головой на плечах, которая поможет тебе управлять гостиницей.

— Сомневаюсь, что Софи это заинтересует.

— Жаль, очень жаль. А недомогание бедняжки связано исключительно с простудой?

Неужели она намекает, что Софи может быть беременна?!

Софи, оказывается, обладает куда более острым слухом, чем я думал. Она поворачивается к нам с ослепительной улыбкой:

— С очень легкой простудой, мэм. Прошу вас, не извольте беспокоиться. Я согреюсь и буду в полном порядке.

— Ах, дорогая моя миссис Уоллес — ой, простите, Гарри сказал, что теперь вас нужно называть миссис Марсден, — я и слышать ничего не желаю о том, чтобы Гарри таскал вас по Лондону, когда вы в таком состоянии. Оставайтесь здесь, выпьем чаю.

— Простите, мэм, но дело у нас неотложное. — В двух словах я описываю матери поспешное исчезновение Амелии.

— Святые угодники, если девочка до сих пор не совершила ничего непоправимого, то вполне сможет подождать еще несколько часов или ночку! — восклицает моя практичная матушка. — Я настаиваю. Вы обязаны поужинать перед уходом. Миссис Уоллес, то есть миссис Марсден, у нас сегодня баранья лопатка и сырные пироги, а еще салат. Голову даю на отсечение, вы проголодались.

— Мэм, вы очень добры, — отвечает Софи. — Гарри, то есть я хотела сказать, мистер Бишоп, я бы правда с удовольствием поужинала бы. Кроме того, в этот час в театрах еще никого не будет.

— Что ж, прекрасно! Значит, решено. Пойду проверю, как там дела на кухне. — Мама хватает меня под руку и тащит вон из комнаты. У нее такой цветущий вид, разве что нос немножко покраснел. Ты уже сделал ей предложение? — вопрошает она, как только мы оказываемся наедине.

— Мэм, при всем моем уважении могу ли я просить вас… не совать нос не в свое дело?

Она взрывается хохотом и отвешивает мне подзатыльник, как мальчишке.

— Готова поспорить, эту шаль подарил ей ты. Она кутается в неё изо всех сил, но, клянусь честью, она бы предпочла, чтобы ее обнимал ты.

— Мэм, ей нездоровится.

Мама подмигивает мне и удаляется на кухню.

Я возвращаюсь в гостиную. Софи сидит у камина и смотрит в огонь.

— Миссис Бишоп права, — говорит она. — Амелия покрыла себя позором. Единственное, на что мы можем надеяться, — это сохранить все в тайне.

— Ну же, может быть, не все так плохо.

— Это театр, Гарри. Все очень плохо.

Меня охватывает острое желание встать рядом с ней на колени, обнять ее и защитить от всех жестокостей мира, но в этот момент отец, прослышавший, что мы снова принимаем у себя миссис Уоллес, влетает в гостиную и начинает суетиться вокруг нее.

— Пунш! — провозглашает он и звонит в колокольчик.

Когда входит официант, отец велит принести лимоны, кипяток и спиртное. Он мнит себя алхимиком по части пунша. Он без конца что-то отмеряет, переливает, помешивает и пробует — исключительно для пользы Миссис Уоллес, точнее, миссис Марсден. Софи выпивает стакан его дьявольского зелья, кашляет, чихает и говорит, что теперь ей неизмеримо лучше. Естественно, теперь у нее ярче горят глаза и она больше похожа на себя прежнюю, но все равно выглядит подавленной, и я подозреваю, что причина ее дурного настроения кроется не только и не столько в простуде. Она, должно быть, и впрямь чувствует себя ответственной за побег Амелии, но есть наверняка и еще кое-что. Может быть, она думает о своем бывшем любовнике, мистере Фордеме? Или о других любовниках? Интересно, станет ли она искать нового покровителя теперь, вновь оказавшись в Лондоне, где на каждом шагу — напоминания о прошлой жизни? Эта мысль так тревожит меня, что я залпом выпиваю стакан отцовского варева — и мне приходится сесть, потому что алкоголь мигом ударяет в голову.

Отец хлопает меня по плечу. Кажется, мои родители сегодня склонны проявлять любовь тумаками. Они до невозможности рады видеть Софи и самую чуточку меньше — меня.

Нужно отдать матери должное, как хозяйка она превосходит сама себя — это если не обращать внимания на то, что она ворчит, будто бы я отощал, и впихивает в меня две порции добавки, а Софи настоятельно советует «накормить простуду». Разгорается оживленная дискуссия с участием моих родителей и двух официантов, которые нас обслуживают, насчет того, что же на самом деле значит это выражение. Софи тепло улыбается и нахваливает ужин.

Когда в конце концов нам удается вырваться из-за стола и приступить к делу, ради которого мы и приехали в Лондон, я чувствую огромное облегчение. Отец настаивает, чтобы мы взяли его двуколку, а кучером Ричарда Шиллинга, моего племянника, который вместе со своим отцом, Томом, помогал грузить кровать Софи в первый раз. Нам ведь все равно понадобится кто-то, кто будет держать лошадь, пока мы станем обследовать театры, и потому мы соглашаемся.

— Ричард, хотите, я возьму поводья? — спрашивает Софи, после того как он роняет кнут, путает вожжи и выезжает прямо навстречу приближающемуся экипажу. — Кстати, как поживает ваш отец?

Надеюсь, у него все хорошо.

— Нет, мэм, большое спасибо, но я справлюсь сам. — Голос у него ломается. Он отчаянно краснеет и роняет шляпу. — А отец жив-здоров, передавал вам сердечный привет, мэм.

Я спрыгиваю на мостовую, чтобы поднять шляпу, потому что одному Богу известно, что случилось бы, попытайся он сделать это сам. Скорее всего запутался бы в вожжах и удавился.

— Ричард, — шепчу я ему, подавая шляпу, которую ему теперь все равно не надеть, слишком уж она грязная, — она женщина, как и твои мать и сестры. Миссис Марсден тебе не родственница, но ради нашего благополучия, прошу тебя, думай о ней как о родной тете. Иначе двуколке конец, и нам вместе с ней.

— Да, дядя. — Он смотрит на новоиспеченную тетушку с трогательным обожанием.