Хейзер Филдс - Между двух огней

– Но ведь это всего в часе езды от городка, где живут…

– …Стив и Джина. Я знаю. Поэтому я и заговорил об этом. Я собираюсь встретиться с братом. Может, проведу с ним целые сутки. Будет предлог отвертеться от развлекательной программы.

– А чего ты хочешь добиться? – с холодной сдержанностью поинтересовалась Ханна. Уж слишком решителен был его тон, слишком суровы глаза. Но Иден неожиданно вздохнул, вмиг утратив свою суровость.

– Не знаю. Наверное, как и ты, просто хочу посмотреть на него. И понять. Хочу взглянуть на ситуацию с их стороны.

– Для тебя всегда важнее была Салли, – невольно заметила Ханна.

– Да. Но с каждым днем мы все больше превращаемся как бы в третейских судей. А судьи должны быть объективными.

Девушка молча согласилась с ним. До ее дома они так и ехали в тишине, не желая разрушить опасной темой последние минуты уединения. И нежелание это было таким сильным, что, когда машина остановилась, Ханна, торопясь от смущения, спросила:

– Может, зайдешь? Попьем чаю… Еще совсем рано. Всего девять…

– Рад слышать это. Зайду с удовольствием, – произнес Иден.

…Ушел он почти в полночь. Чаепитие превратилось в легкий ужин, который они готовили вместе. Мороженое, орехи, шоколадный крем, рюмочка ликера – вот такой пир они устроили сами себе.

Ханна завела тихую музыку, и ненавязчивый джаз стал таким естественным фоном для их беседы, что они даже не заметили, когда кассета кончилась. В этот вечер Ханна узнала об Идене Хартфилде больше, чем за прошедшие два месяца. Он рассказал ей, что собирает антикварную керамику, что дважды в неделю играет в сквош, что его отец скончался несколько лет назад, что мать недавно вышла замуж и переехала на Тасманию, что у него аллергия на ананасы, что он любит орехи кешью, что все годы работы он намеренно избегал отношений с женщинами и что сейчас он чувствует, что пора заняться личной жизнью…

– …Но несмотря на это, завтра в шесть тридцать утра я должен быть в клинике, – с сокрушенной улыбкой закончил он. – Увы, чего мне не удалось, так это научиться жить так свободно и беспечно, как мне хотелось бы.

– Ничего! Не забывай, что на свете существуют стажеры и практиканты. Было бы желание, а замена найдется, – поддразнила его Ханна.

– Знаешь, ты думаешь, у нас с тобой еще будет возможность встретиться вне рабочей обстановки?

– Очень надеюсь на это…

Он не целовал ее уже несколько часов… Но весь этот вечер был наполнен чувственностью, вожделением друг к другу отдавало каждое слово и каждый взгляд. Они угадали мгновение, когда страсть, витавшая в воздухе, должна превратиться в физическую близость. Сладкое мороженое, терпкий ликер, мягкие подушки дивана, приглушенный свет ламп – все было на их стороне. И ничто не мешало двум искрам вспыхнуть пламенем.

Ханна уже знала вкус его губ, знала их теплоту и силу. Но это только подстегивало ее желание отдаться им полностью. Мучительно-сладкой болью пронзило сердце, когда жаркий мужской рот оставил ее губы, она застонала как от боли, и этот стон был услышан: Иден легко посадил девушку себе на колени. Дыхание их слилось.

Его руки скользнули под блузку, стремясь добраться до шелковистой кожи, и когда распахнулись «створки» ее бюстгальтера, она не испытала стыда, а только счастье удовлетворения. Лицо его погрузилось в мягкие теплые волны женского тела, а Ханна жадно вкушала иные прелести: она гладила мускулистые плечи, терлась о шершавые щеки, покрытые легкой щетиной, теребила темную поросль волос на широкой груди, любовалась очертаниями мужского стана, увы, пока скрытого от нее.

Сколько они просидели так? Минуты? Часы? Или это было одно лишь мгновение? Но Ханна уловила этот миг, узнала его, потому что за ним должно прийти то сладострастное чувство, которому она отдавалась когда-то… с Патриком Лейси.

Как будто током ударило Ханну это имя. Она поняла, что не посмеет переступить порог, из-за которого ей не будет возврата. Она поняла, что не готова. Поняла, что боится вновь ощутить боль в сердце. Поняла, что стоит на грани… любви. Поняла – и не решилась преступить эту грань. Слишком много было в ней противоречивых чувств.

Перемену в ней Иден почувствовал раньше, чем она сама. Почувствовал и понял: Ханна дрогнула. Движения его стали сдержанней, исступленный восторг сменился простой лаской. Усилием воли он сдержал свою чувственность, наладил дыхание. Ханна сразу ощутила напряженность его рук. Она смутилась, немного отодвинулась, и, опустив голову, стала перебирать бахрому на пледе.

– Мне пора? – глухо произнес Иден.

– Да. Иди, – одними губами сказала Ханна. – Я не хочу этого, но так надо. Иди.

– Еще минутку…

– Конечно. Я не гоню тебя.

– Я хочу, чтобы у нас было все, – вдруг горячо сказал Иден. – Ты поняла? Все. И то, что сегодня, и все остальное… Ты поняла? Чтобы весь день был наш. И утро. И полдень. И ужин вдвоем. И…

– Да.

– Я хочу быть с тобой. У меня дома. У тебя. В музее. В кино. В лесу. На побережье. Мне все равно.

– Да.

– А сейчас…

Ханна молчала. Молчал и он. Они понимали друг друга без слов.

Иден поднялся. Непроизвольно Ханна потянулась за ним. Как трудно расстаться! На прощание он сжал ее обнаженную руку, коснулся губами ее губ. Как перышко…

– Ты завтра на вызовах?

– Всего несколько адресов.

– Значит… до понедельника? – шепнул он.

– До понедельника.

Хартфилд вышел. Двигался он резко и быстро, будто стряхивая чувственное наваждение, еще державшее его в своей власти. Ханна стояла на пороге: вот он завел машину, вот ждет, когда прогреется двигатель. Ночь была холодной, от дневной благодати не осталось и следа. Ханна замерзла, но не могла уйти, не проводив его глазами.

Должно быть, Иден видел ее, потому что в отъезжающей машине мелькнуло светлое пятно – рукой он махнул ей на прощание. Подняла руку в ответ и Ханна. Автомобиль скрылся из виду.

Наконец она зашла в дом, еще хранивший полуденное тепло, захлопнула дверь. Надо согреться. Пора спать. Ее ждет одинокая постель. Так лучше, повторяла она себе, так надо, так разумнее… Но чувства не слушались рассудка, а тело томилось по такой желанной мужской силе.

– Надо же было так попасться!

Но эти слова прозвучали так, будто бы их сказал ей злейший недоброжелатель.

– Не нравится мне этот парень, – вполголоса сказал Хартфилд Ханне. Они стояли у постели нового пациента, который лежал неподвижно и безучастно, равнодушный даже к боли, ибо ожоги были настолько глубоки, что поразили нервные окончания.

– И мне не нравится, – кивнула Ханна, глядя на мониторы, где мигали красные цифры – показатели сердечной деятельности, артериального давления, венозной циркуляции. Трубки настолько густо опутывали больного, что, скорее, возникали мысли о подпольном самогонном цехе, чем о палате интенсивной терапии. Парень был весь в катетерах, дренажах, капельницах, отсосах, в горле – интубационная трубка… – Около восьмидесяти процентов поражения, и все – третьей-четвертой степени… Боюсь, как бы мы его не потеряли. Что с ним случилось?