Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник - Евгения Смирнова
Мила открыла сумку, и выложила на чистенький столик, покрытый белоснежной скатертью, пластмассовый лоток с фирменными мамиными котлетками, достала аппетитные пупырчатые огурчики и помидорчики, похожие на маленькие сливки, из родительского сада-огорода, и целую булку еще пахнущего ржаного хлеба. И в купе сразу же запахло домашней едой. Аккуратно все нарезав и разложив по пластмассовым тарелочкам, Мила довершила композицию белоснежными салфеточками и вздохнула.
– Вы спите?
Тишина.
– Так вы спите или нет? – Мила нагнулась над дикарем, чтобы убедиться, что он притворяется. – Э-эй!
– Что вам от меня надо?
Мила отшатнулась от резкого грубого ответа, как от пощечины.
Может плюнуть на него? Пусть голодает себе! Но тут же подумала: «Это он от голода такой злой, дикарь же не знает, что я ему поесть хочу предложить».
– Давайте поедим, – мирно сказала Мила, – мама мне таких вкусных куриных котлеток сделала, просто пальчики оближешь. Что голодом то сидеть!
Тишина.
– Да ладно вам. Что вы как барышня дуетесь? Мужчину, между прочим, шрамы только украшают!
– Что за ерунду вы несете? – дикарь резко сел, и оказался лицом к лицу с Милой.
– Ну вот, хоть живой. Так что, кушать будем?
Он внимательно, слегка прищурив глаза, смотрел на Милу.
От темно-карих, почти черных глаз расходилась легкая светлая паутинка. И Мила подумала, что, наверное, он совсем недавно был в далекой жаркой стране, где явно не щадил свою кожу и не прятался от палящего солнца. Кожа на лице была обожженной солнечными лучами и загрубевшей, на губах виднелись уже заживающие трещинки.
«Настоящий дикарь!»
Наверное, сейчас собственные Милины глаза горят точно так же, как и глаза проводницы Путиловой.
Интересно, откуда он? Может его похитили, и он долгое время провел в страшном плену, и теперь возвращается домой? Его, наверное, пытали…
– Ладно, – резко сказал дикарь и Мила, покраснев, отпрянула.
Дикарь жадно уплетал аккуратные шарики куриных котлет, и обильно закусывал пупырчатыми огурчиками и хлебом.
– Вкусно? – спросила Мила, дожевывая свою котлетку.
– Угу, – не отрываясь от еды, пробубнил дикарь.
– Это моя мама готовила. Она у меня вообще знатный кулинар.
– В ресторане, что ли работает? – не внятно спросил дикарь, и потянулся за очередной котлеткой.
– Почему в ресторане? – не поняла Мила. – Нет, она у меня учитель, правда, уже на пенсии. Так вот она такие пироги печет с капустой, просто закачаешься, а солянка какая даже слов нет, а еще тортики, печенки всякие там, котлетки. Думаю, что по мне видно.
– Что видно? Пирожки?
– Да ну вас, – Мила махнула рукой.
Сколько Мила себя помнила, столько она боролась с лишним весом, и не всегда побеждала. А вот в последний год лишний вес стал сдавать свои позиции, а Мила уверенно приближаться к здоровому и красивому телу. Конечно, грациозной ланью, как, скажем, Светка из рекламного отдела ей не быть, но вот милой козочкой – вполне. Сорок восьмой размер сидел на Миле весьма свободно и даже обещал в недалеком будущем стать сорок шестым, если, конечно, Мила перестанет лопать мамины пирожки и котлетки. А лопать она не переставала.
– Котлетки – это да, – сказал дикарь, и потянулся за последней в лотке котлетой. Взял и вопросительно посмотрел на Милу.
– Да кушайте, кушайте, – махнула рукой сердобольная Мила, – вы ведь, наверное, давно такой еды не пробовали.
Дикарь закивал.
– У меня мама всегда смотрит, и радуется, когда ее еду за обе щеки уплетают, и мне теперь нравится. Вы так хорошо кушаете. А у меня еще и пирожки есть. Хотите?
– Угу.
Мила снова нырнула в свою большую сумку и достала полиэтиленовый пакетик с пышными румяными пирожками.
– Они с черемухой. Вы пробовали когда-нибудь пироги с черемухой?
Дикарь помотал головой и взял, предложенный Милой пирожок.
– Так значит вы живете с родителями?
– Нет, – гордо ответила Мила. – Я живу в собственной квартире.
Вот только о том, что живет она там всего месяц, Мила решила промолчать.
– Значит ты богата? – дикарь перестал жевать.
– Нет! – испугалась Мила. – С чего это вы взяли? И ничего я не богата совсем.
Что это он интересуется? И почему на «ты»?
– Что-то я не припомню, чтобы мы переходили на «ты», – холодно сказала Мила, и отпрянула в дальний угол.
Дикарь усмехнулся.
– Так зачем дело стало? Давай перейдем.
Мила молчала.
Дикарь спокойно дожевал пирожок, допил оставшийся в стакане чай, собрал со стола пустые пластмассовые лотки и тарелки и вышел.
«Неужели мыть будет?» – подумала Мила.
«Она меня боится», – подумал Иван, и улыбнулся.
По тонким проводам струился бархатный голос Стаса Пьехи, сосредотачивался в маленьких шариках наушников, и заставлял Милу то и дело вздыхать.
«Вот бы выйти замуж за Стаса, – мечтательно думала Мила, – стать Милочкой Пьеха, познакомиться с его знаменитой бабушкой, сняться в клипе и, чтобы все непременно завидовали. А как же? Такой красивый, знаменитый, талантливый муж, который безумно любит свою красавицу жену».
«Б-р-р-р!»
Мила передернула плечами.
«Да, красавица жена – это явно не про меня, – подумала Мила, – и замуж за Стаса Пьеху выйти мне не светит. Может когда-нибудь на меня обратит внимание такой вот дикарь».
Мила скосила глаза на лежавшего на соседнем диванчике мужчину, и чуть не свалилась со своего места. Угольно-черные глаза сверлили девушку насквозь.
– Вы что? – Мила прижала к груди старенький МP3 плеер. – Что это вы так на меня смотрите?
– Вроде мы перешли на «ты», – дикарь почесал свою некрасивую бороду.
– Это вы перешли, а я даже и не собиралась. И вообще, пора спать!
Мила взбила подушку, засунула в угол диванчика свою сумку, откинула простынь, и нырнула под нее.
– Ну-ну, – раздался насмешливый голос дикаря, и свет погас.
2.
Иван Баринов любил свою работу, но просто ненавидел летать, а летать ему приходилось постоянно. Ну а как еще преодолеть расстояние, к примеру, из Парижа до Москвы в какие-то там несколько часов? А вот поезда Иван обожал, он всегда откупал все купе, брал с собой дорогие сигары, которые раскуривал исключительно по праздникам, бутылочку пятизвездочного коньяка, отключал телефон, и на несколько дней выпадал из привычной жизни. Слыша мерный стук железных колес, он точно знал, что сейчас не зазвонит телефон, и ему не придется срываться с места, и мчаться не пойми куда. А еще ему нравилось, что можно не бриться и не беспокоиться, если вдруг волосы на макушке легли не в нужную сторону, что случалось с ними постоянно. А можно надеть любимые старенькие джинсы и футболку, застиранную до такой степени, что уже нельзя разобрать рисунка, можно ходить в шлепанцах, запихнув тесные туфли от какого-то безумно дорогого дизайнера в
