Не отдавай меня ему - Лия Султан
Джафар тяжело дышит, опустив голову мне на грудь. Я глажу его волосы, спину, руки. Никакого стыда. Никакого страха. Только покой, безмятежность и безмерная любовь.
Восстановив дыхание, он поднимает голову и смотрит на меня.
— Вот так должно быть всегда, — тихо говорит он. — Только так.
И я знаю, что он прав. С ним я узнала не только любовь. С ним я узнала себя настоящую.
ЭПИЛОГ
Прошло время
Джафар
Я стою у мраморной плиты с выгравированным именем: «Зулейха Тагиева». Полгода. Всего полгода. Кажется, ещё вчера она кричала на меня, проклинала за Латифу, за брак с ней, за «предательство». А сегодня — здесь, под холодным камнем. Тихая и безмолвная.
Инфаркт настиг её во сне. Мулла на похоронах говорил, что такая смерть — самая лёгкая, милость Аллаха. Он не знал, сколько горечи и злобы ей пришлось проглотить перед этим. И нам, её детям, тоже.
Я любил её и люблю. Но слепая, безоговорочная любовь к младшему сыну, который оказался монстром, — за гранью моего понимания.
Зарина притихла и стоит рядом. В итоге она встала на мою сторону. Не потому, что полюбила Латифу — до этого далеко. А потому, что я — старший брат. Глава семьи. И потому, что я сумел устоять, когда волна грязи от истории с Зауром едва не смыла всё, что я строил. Я отстоял компанию, очистил имя, доказал, что чист перед законом.
Заура так и не нашли. Но мои люди вышли на Лану в Дубае. Нашли её в одном из отелей, выяснили, что она занимается эскортом. За деньги она рассказала, что Заур связался с какими-то тёмными людьми, а её использовал как приманку, подкладывая под богатых арабов. Потом кинул её и исчез. Мои люди предлагали ей помощь с возвращением, но она отказалась — видно, ей там по-своему хорошо.
А Заур… Я почти уверен, что его уже нет в живых. В тех кругах, где он крутился, за долги и предательство платят одной монетой. Я так и не сказал об этом матери. Она умерла, так и не дождавшись младшего сына, не признав, каким чудовищем он стал на самом деле.
И сейчас, глядя на её могилу, я думаю: где мы все дали маху? Где была та первая трещина, из которой выросла эта гниль? Мы ведь росли в одной семье, под одной крышей.
Мать его просто обожала, всегда жалела. Может, в этом корень? Баловала, закрывала глаза на шалости, потом — на проступки посерьёзнее. Недоучили. Недожали. И в итоге получили монстра.
Мысль сама собой перескакивает на Кемаля. Моего долгожданного сына. Ему всего год. Сейчас он дома, с Латифой. Его рождение стало тем цементом, который навсегда скрепил нашу любовь. Каждый раз, когда держу его на руках, снова и снова клянусь себе, что не повторю ошибок матери. Я буду любить, но и буду строг в меру. И главное — буду видеть его. Настоящего. Не выдуманный идеальный образ, а живого человека.
Поднимаю взгляд к низкому, серому небу.
Даруй мне сил, Аллах, — говорю про себя, — и здоровья, чтобы вырастить его достойным. Чтобы он нёс в мир свет, а не тьму.
Зарина всхлипывает рядом, вытирая слезу.
— Пойдём, брат?
— Да, — выдыхаю. — Пора.
Она берёт меня под руку, и мы медленно идём по аллее к могиле отца.
Дома я сбрасываю пальто и иду на запах, доносящийся из кухни. Джала, как всегда, у плиты — готовит обед. Услышав шаги, оборачивается.
— Джафар-джан, ты уже вернулся. Всё хорошо?
— Всё хорошо, Джала, — киваю, чувствуя, как тяжесть понемногу отступает. — Где Латифа?
— Наверху. Укладывает Кемаля на дневной сон.
Улыбка сама появляется на губах.
— Схожу к ним.
Поднимаясь на второй этаж, слышу тихий, мелодичный голос из приоткрытой двери детской. Латифа поёт колыбельную, которую мы всем домом уже знаем наизусть.
Подхожу к двери и замираю на пороге. Картина, которая открывается перед глазами, заставляет сердце и сжаться, и взлететь разом.
Латифа стоит у большого окна, залитая полуденным солнцем. Свет играет в её тёмных волосах, собранных в длинную косу, мягко очерчивает нежный профиль. На ней простое светлое платье, а на руках, прижавшись к её груди, безмятежно сопит наш сын. Его маленькая ручка сжимает край её платья.
Латифа медленно склоняется и целует его в лоб, закрывает глаза и вдыхает его запах — этот ни с чем не сравнимый аромат детства и молока.
Я не выдерживаю и тихо вхожу.
— Привет, родная, — шепчу, подходя и касаясь её плеча.
— Привет, — она улыбается. — Только уснул. Сейчас положу его.
Я отступаю и наблюдаю, как она подходит к колыбели и осторожно опускает в неё нашего сына. Поправляет складочку на кофточке, накрывает его лёгким одеялом и ещё на пару секунд задерживается, проводя ладонью по его чёрным волосам.
Я подхожу сзади и обнимаю её. Кладу свои руки поверх её рук на бортик колыбели. Она прислоняется ко мне спиной, и чувство полного, абсолютного единства переполняет меня. Наклоняюсь и целую её в шею.
— Сын спит, — говорю, обнимая её за талию и прижимая к себе. — Дочь на занятиях… Мы можем…
— Можем, — тихо смеётся она. — Только у меня есть для тебя одна маленькая новость.
— Какая? — спрашиваю, наслаждаясь теплом её тела.
Она медленно поворачивается, кладёт пальцы на мои скулы и нежно проводит по ним. Её глаза будто заглядывают прямо в душу.
— Я беременна, джаным. У нас будет ещё ребёнок.
Воздух с шумом вырывается из груди, будто меня ударили. Но это не боль — это оглушающая волна счастья. Она смывает всё: и тяжесть этого дня, и тени прошлого. Я на секунду лишаюсь слов.
— Скажи хоть что-нибудь, — улыбается она.
— Когда ждать?
— Через семь месяцев. А говорили, на грудном вскармливании забеременеть невозможно.
— В нашем случае, как оказалось, невозможного нет.
— Похоже, да, — смеётся она.
Я прижимаю её к себе, крепко-крепко, и начинаю покрывать поцелуями её губы, глаза, щёки — снова и снова, пытаясь хоть как-то передать то, что переполняет меня. Она смеётся сквозь выступившие слёзы счастья и обнимает меня в ответ.
