Донна Олвард - Гордые и одинокие

Лили ушла в ванную, а Ноа попытался закатать рукав. Но утром шел дождь, и он надел рубашку с длинными рукавами, что усложнило задачу. Вернулась Лили и поставила коробочку на пол.

— Закатай, — велел Ноа.

Она попыталась, но до конца обнажить руку не получилось.

— Нужно снять рубашку, — решила она.

— Нет, — процедил он.

Боль усиливалась.

— Да! — Девушка принялась расстегивать пуговицы.

— Лили, нет, — слабеющим голосом произнес Ноа.

Он не в состоянии поднять левую руку, чтобы остановить ее, однако не желает демонстрировать свое обнаженное тело. Это отвратительное зрелище... Лили теперь будет смотреть на него иначе — как на мужчину, покрытого уродливыми шрамами. Она тут же забудет того Ноа, с которым танцевала, с которым целовалась.

Но вот Лили расстегнула последнюю пуговицу и распахнула рубашку.

И увидела.

И закричала.

Он представил, что открылось ее взору. Болезненные багровые отметины, морщинистые шрамы от осколков. Монстр.

— О, Ноа... Я не знала. — Она задыхалась. — Почему ты не сказал мне?

— Я не хотел, чтобы ты видела.

Ноа не был человеком, который способен прослезиться. Он не плакал ни в госпитале, ни на могиле отца, ни когда впервые за более чем два десятка лет встретился с матерью. Но сейчас он не сдержал слезы, глядя на Лили, которая стояла перед ним, зажав рукой рот. Слезы, горячие и горькие, капали с его ресниц.

Лили пришла в ужас при виде его изуродованного тела. Бог мой, какую боль он испытал тогда! Пострадала не только рука. Багровые шрамы покрывали его грудь и живот. Она посмотрела на Ноа. Он плакал. Плакал! Она видела боль и стыд на его лице. Но ему нечего стыдиться. Для Лили шрамы являлись его медалями, признаками его силы, его самоотверженности, его жертвенности.

Она всхлипнула, вытерла собственные слезы и молча шагнула вперед, сняла с Ноа рубашку и положила на стул. В голове проносилось множество вопросов о том, как это произошло, однако девушка боялась задавать их. Не все шрамы видны, поняла она. Самые страшные даже не начали затягиваться. Те, которые искалечили его душу.

— Что дальше? — с трудом выговорила она.

Ноа поднял левую руку и стянул с культи колпачок, в первый раз демонстрируя ей себя целиком. Лили прикусила губу, оценив этот жест полного доверия. Ее крайне тронул его поступок. Она вспомнила, как танцевала с Ноа, вспомнила его слова о том, что он хочет стать совершенным ради нее...

— Просто дай мне упаковку, — сказал он.

Лили протянула ему коробочку. Он вытащил из нее специальную ленту, сунул один ее конец под мышку и стал наматывать на руку, чувствуя, как тепло разливается по мышцам, снимая спазмы.

Лили подвинула стул ближе к нему и села. Затем взяла пустую коробку и поставила ее на стол.

— Я понятия не имела, — ласково произнесла она, давая понять, что увиденное не имеет для нее никакого значения.

— Ты и не должна была, — заметил Ноа. — Никто не должен был.

— Почему?

Он посмотрел ей в глаза. Его взгляд бросал вызов, однако в нем была видна и боль.

— А ты как думаешь? Это отвратительно. Я весь в увечьях и шрамах. Никто не должен видеть меня таким. — Ноа отвернулся. — Ни одной женщине не нужен такой мужчина.

Лили сочувствовала ему. Ноа всегда казался ей очень уверенным в себе. Да, трудности существовали, но он был полон решимости преодолеть их. Однако рано или поздно все тайное становится явным. Как она могла не заметить этого раньше? Он достаточно умело скрывал все. И только сегодня она увидела настоящего Ноа — не человека, обезображенного шрамами, а человека с мужественным сердцем.

— Ты думал, мне станет противно?

— А разве нет?

— Нисколечко.

И это была правда. Шокировали ли ее его раны? Да. Все произошло слишком неожиданно. Но было ли ей противно? Вовсе нет. Она думала лишь о том, через какие страдания он прошел.

Лили сняла ленту с его руки:

— Чем еще я могу помочь?

Ноа не ответил, и Лили нежно взяла его за подбородок и приподняла голову. Затем она прижалась к его лбу и закрыла глаза. Тело Ноа напряглось. Она знала, что он будет сопротивляться, но была готова ждать сколько угодно.

— Что я могу сделать, Ноа? — почти прошептала Лили. Она обхватила ладонями его щеки и поцеловала в губы, едва касаясь их. Сколько времени он держал это в себе?

— Мне массаж помогает.

Не раздумывая, Лили принялась разминать и растирать мышцы. Она с интересом рассматривала искалеченную руку, а сама массировала плечо, переходя к культе и обратно. Ноа закрыл глаза, и она чувствовала, как он постепенно расслабляется и успокаивается.

Солнце клонилось к закату, и в комнате стало темнее. Руки Лили задвигались медленнее, легли на другое плечо, помассировали шею. Она давно мечтала беспрепятственно прикасаться к Ноа и теперь с наслаждением изучала его мускулистое, упругое, красивое тело. Закончив с левым плечом, на которое в последнее время ложилась вся тяжесть повседневной работы, девушка встала перед Ноа. Он поднялся со стула и потянулся за рубашкой, подцепив ее пальцами.

Ноа уже хотел одеться, однако Лили остановила его:

— Пока не надо.

Кончиком пальца она дотронулась до каждого его шрама, каждой багровой отметины. Неожиданно в ней проснулось благоговение. Каким нужно быть человеком, чтобы преодолеть все то, через что он прошел, и вернуться домой таким же сильным и мужественным? Каждый шрам значил для нее больше, чем Ноа мог себе представить. Любовь, которую она испытывала до этого, не шла ни в какое сравнение с теми чувствами, что захлестнули ее сейчас.

— Как это произошло? — наконец спросила она, посмотрев на Ноа.

— Мина, оторвавшая мне руку, была начинена шрапнелью. Меня покромсало.

Какие ужасы он видел? Лили могла только догадываться, каково там, на театре военных действий.

— Ты ничего не рассказывал мне о том дне.

— А зачем? — Его голос был тихим и глухим. — Это случилось рано утром. Еще до рассвета. Уже довольно долго было спокойно. Все произошло очень быстро. Я как раз спал. Ну, быстро натянул форму, схватил винтовку. Трое из моих ребят прижались к земле. Я поспешил на помощь. Потом рванула мина. А я забыл надеть бронежилет. — Желваки на его скулах заходили. — Глупая, непростительная ошибка. Я же офицер, а не какой-нибудь новобранец.

Лили неожиданно осенило. Он, похоже, винит себя за то, что допустил ошибку.

— А твои ребята?

— Отслужили без единой царапины и вернулись домой. Вроде даже раньше меня.

— Значит, ты спас их.

Ее руки лежали на его поднимающейся и опадающей груди, и от этой близости пульс зачастил.