Лора Брантуэйт - Наш маленький Нью-Йорк

Вот уж что правда, то правда!

Том потер лоб рукой. Он ведь на самом деле мыслями все время возвращался к Эмили. Она вроде бы собиралась к родителям. Получился «взаимный выходной». Но он сам боялся себе признаться в том, что ему страшно хотелось бы переиначить все, оказаться дома, пойти с ней за покупками… нет, сначала — погулять в парк, покататься на чертовом колесе, а потом уже — за покупками. К тому же они давно хотели устроить домашний маскарад…

— Ты и правда думаешь, что я влюбился? — спросил он у Мэтта. Вопрос получился донельзя глупым.

— А разве ты так не думаешь? — съехидничал тот.

— Нет.

— Ну и дурак… Говорю тебе на правах лучшего друга, ты же понимаешь. — Мэтт доверительно понизил тон и похлопал Тома по плечу. — Я больше никому об этом не расскажу. И даже, заметь, проявлю деликатность и не стану пытать тебя насчет того, что у вас было, а чего — и это вероятнее — еще не было. Что-что, а это мне, благообразному христианину, точно воспрещено. — Мэтт хитро подмигнул Тому.

Том дал себе слово, что больше никогда, никогда в жизни не поставит себя в ситуацию, где можно почувствовать себя настолько нелепо и неловко.

Но это значит, что многое нужно менять.

Похоже, он пропустил несколько важных моментов, когда нужно было поступить совсем иначе и пустить поезд по другим рельсам.

Во-первых, нужно было при первой же встрече с Эмили плавно перевести разговор от поиска жилья к поиску спутника жизни, превратить деловые переговоры в романтическое свидание — и дальше действовать соответственно: прогулки за руку, цветы, еще больше цветов, откровенные взгляды, поцелуи… Черт, он живет с этой девушкой почти месяц — и еще ни разу ее не поцеловал, не взял за руку! Вечер с объятиями в гостиной не в счет!

Похоже, он и правда ослеп. И оглох. У него умерло две трети нейронов, и оставшиеся не справляются с восприятием информации извне и тем более — с ее обработкой. Иначе и не объяснить его временного умопомрачения. Он решил, что ему не быть с этой женщиной, не важно почему, решил и все. И ему хватило тупого упрямства, чтобы придерживаться этого решения даже тогда, когда все его существо уже готово было взвыть от тягучей тоски по ней.

И он продолжал бы толкать свой поезд в том же самом направлении, даже если бы пришлось каждый час лазить под ледяной душ, если бы не встряска, которую ему устроил Мэтт. Он вел себя, как мальчишка, что и говорить — и на этот раз среагировал тоже, как мальчишка. А ему без малого тридцать — самый подходящий возраст, чтобы стать наконец мужчиной! И плевать на трудности, на истаявший в жалкую лужицу счет в банке, на те двадцать собеседований, где ему отказали, и сто двадцать звонков, не давших результата… Он мужчина, он хочет эту женщину, и он ее добьется! Должен добиться. Потому что она нужна ему. Не на день и не на неделю, на долгое, очень долгое время — Том чувствовал это, и конкретные значения его не интересовали.

Он исполнился решимости, как парус наполняется ветром. И этот ветер-порыв гнал его вперед, и он был счастлив, ощущая движение.

Значит, нужен план.

Возможно, кому-то такой подход показался бы сухим и излишне хладнокровным, но годы менеджерской работы научили Тома одной сверхценной вещи: во всем нужен план. Сначала нужно понять, какого результата хочешь достичь, а потом определить хотя бы первый конкретный шаг на этом пути.

Результат — ясен, как небо в солнечный день. Первый шаг…

За исключением того памятного разговора, происходившего на кухне, Том всегда давал Эмили понять, что их отношения — исключительно дружеские, что между ними нет и не может быть связи. Это хорошо: она перестала сторониться его, почувствовала себя «в безопасности». И это плохо, очень плохо: это неправда. Теперь ему нужно переломить в ней это убеждение. Слава богу, ему есть на что опереться — тот самый «камень» до сих пор лежит в ней.

Цветы, наверное, подойдут отлично. Она говорила, что любит орхидеи. Возможно, придется повозиться, чтобы купить то, что нужно, но разве это может его остановить?!

Нет, конечно же такого рода трудности Том даже не рассматривал как препятствия.

Но жизнь намного богаче наших ожиданий, и не прошло и пары часов, как Том получил великолепную возможность в этом убедиться.

Та пара часов прошла довольно приятно. На обратном пути они долго стояли в пробке, но даже это не смутило Тома. Он предавался сладостному предвкушению вечера — и последующих дней и недель. Ему предстояла нелегкая задача — завоевать сердце девушки, которая не верит в любовь… Как же восхитительно будет ее решать! Том чувствовал себя как после нескольких бокалов шампанского: в крови играли пузырьки воздуха, в голове было легко и немного туманно. Предвкушение праздника как минимум не уступает самому празднику…

А чаше — оказывается гораздо лучше него. В этом Том уверился, когда, проведя всего какой-то час в поиске орхидей — хоть каких-нибудь, не говоря уже о том, что они должны были быть достойны Эмили, — вернулся домой.

Лифт был сломан. У Тома и раньше не очень-то хорошо складывались отношения с ним, он начинал подозревать в себе легкую форму клаустрофобии каждый раз, когда поднимался в этом гремящем, как привязанные к кошачьему хвосту консервные банки, приспособлении. Но это лучше, чем топать на восьмой этаж по крутым ступенькам.

Том убедился в том, что любой выбор, если он есть, — это уже роскошь. Судьба была не очень щедра к нему сегодня. Он твердо решил, что это не омрачит ему такой прекрасный и важный день, и уверенно двинулся вверх.

Путь его напоминал восхождение на гору Синай. Странное место: у всех на слуху, но Том, например, ни разу не видел ни одного его изображения. Тем не менее в голову пришло именно это сравнение. Возможно, потому, что на вершине его жизнь должна была переломиться пополам и пойти по-другому.

Том чувствовал тревогу, и, как ни старался он приободрить себя, выпрямить спину, расправить плечи и улыбнуться естественно, это ему не удавалось. Он будто нес не ветку орхидей, нежных цветов с едва уловимым сладким запахом, а увесистый камень. И смысл этого действия с каждым шагом вверх становился все менее и менее понятен ему.

На свою физическую форму Том не жаловался, но от шестого этажа идти стало совсем трудно. Он разозлился и потому последние пролеты преодолел быстро. Парадокс, но часто, чтобы что-то сделать, ему нужно было почувствовать досаду или ярость — от того что он этого еще не сделал.

Потом он услышал голоса. Сердце, бившееся быстро, пропустило удар. Один из голосов принадлежал Эмили. Другой — какому-то мужчине.

Дикий зверь, который до сих пор дремал в душе Тома, лишь иногда приподнимая тяжелую голову и пробуя воздух большим чутким носом, вскочил на все четыре лапы и ощерился. Опасность?!