Уинифред Леннокс - Неужели это я?

— Я сейчас вам яблочек насыплю, — тем временем говорил Гастон, — вам поправиться надо, а то вон какая худая. Скажите братцу, чтобы получше за вами смотрел, и, если надо чего, приходите по-соседски, всегда помогу.

— Спасибо, — поблагодарила Лола и, не удержавшись, откусила от крутобокого румяного яблока из тех, что насыпал для нее в корзинку щедрый сосед. Вот это яблоко! Мед!

Гастон проводил ее до калитки.

— Ну, до завтра, соседка! Буду ждать.

— До завтра! — откликнулась Лола и пошла к себе, аппетитно хрустя сочным яблоком и думая: не нашим чета.

Когда она вошла в дом, Поль сидел пил на кухне кофе.

— Доброе утро! Я тебя потерял. Гулять ходила?

— Пила козье молоко у Гастона. Доброе утро. — Она присела к столу и сделала себе несколько тостов с джемом. Вот что значит поутру прогуляться, даже проголодалась! — После завтрака поможешь мне со шторами? И вообще введи в курс хозяйства.

Поль сразу погрустнел.

— Конечно, помогу. А по утрам, ты же знаешь, я работать люблю и уже начал одну работу. Если захочешь, веди хозяйство, а нет — и так обойдемся. По воскресеньям тут базар, покупай, чего знаешь, деньги вон там. — И он показал на супницу, которую, очевидно, использовал как банк.

К быту по-прежнему равнодушен, со вздохом констатировала Лола.

Поль быстро допил кофе и потащил ее в полутемную кладовку. Зажег свет и, ткнув пальцем в большой резной шкаф, сказал:

— Шторы здесь. Да, еще ковер! Сейчас расстелю.

— А телевизор у тебя где? — осведомилась Лола.

— Нигде. Я как-то не удосужился. Книги есть. И места тут дивные, я каждый день гуляю и тебе советую. А хочешь, по магазинам броди, по улицам. Городок очень приятный.

Поль забрал из кладовки свернутый в трубу ковер и оттащил в комнату Лолы. Как только расстелил, в комнате стало и уютнее, и теплее.

— Видишь, как славно! — обрадовался Поль, одобрительно оглядывая темно-зеленый с бежевым ковер. — Теперь и шторы можешь подбирать, и покрывало. Две тетушкины комнаты я храню в неприкосновенности, остальными можешь распоряжаться. Сваришь обед — спасибо, нет — пообедаем в кафе.

Поль убежал к себе наверх, Лола со вздохом открыла шкаф. Выбирать не приходилось: натурщицей, горничной она уже наработалась, побудет теперь экономкой.

Поль работал целый день, забыл про еду, даже на прогулку не пошел. Он покинул мастерскую, когда стемнело, почувствовав, что зверски проголодался. Вошел на кухню и удивился: кухня преобразилась: на столе скатерть, на полках надраенные старинные пузатые кастрюли, горшки, кринки. И тарелки какие-то диковинные Лола отыскала и по стенам развесила. Пол блестит. А запах... Запах-то какой!

— Нравится? — Лола довольно улыбнулась. — Ну садись быстрее за стол. Проголодался, наверное.

— Не то слово! А ты тут потрудилась на славу. Устала?

— Устала, но днем отдохнула. Давай теперь ужинать, а после ужина загляни ко мне.

Поль ел овощное рагу и похваливал. Как это он забыл, что Лола отличная хозяйка?

— Только сейчас я понял, какое приобрел сокровище! Работа у меня теперь пойдет как по маслу.

— Недаром ты называл меня своей музой, — отозвалась довольная Лола, принимаясь мыть посуду, — Мишель мне говорил, что ты кисти и в руки не берешь, а стоило мне приехать, ты уже за мольбертом.

Поль чуть не поперхнулся.

— Ну, показывай, что там у тебя в комнате, — сказал он, видя, что Лола покончила с посудой.

С порога он оценил произошедшие с интерьером перемены: на окне ярко-розовые муслиновые занавески с кружевом, на постели малиновое шелковое покрывало, на столике плюшевая скатерть и чудесный осенний букет в вазе, на каминной полке — какие-то финтифлюшки. Словом, филиал тетушкиного будуара. Отлично. Главное, чтобы Лоле нравилось.

— Поздравляю с новосельем! Бегу в погреб за вином, будем праздновать!

— Погоди, сначала перевесь зеркало!

Ну что ж, пусть счастье Лолы будет полным. Поль перевесил зеркало и с улыбкой смотрел, как тщательно Лола расставляет какие-то баночки, бутылочки, флакончики.

Потом они сидели в гостиной, пили вино, вспоминали прошлое. Лола рассказывала о своих скитаниях, но без печальных подробностей. Она была уверена, что Поль захочет провести вместе ночь, но в одиннадцать он встал, поцеловал ее в лоб и, пожелав спокойной ночи, отправился к себе.

И на следующий день Поль работал до темноты. И на второй. И на третий. Целыми днями одной в доме Лоле было скучно, и она попросила Гастона подобрать ей какое-нибудь занятие на свежем воздухе.

— А то Поль работает целыми днями, а я все одна и одна.

— Работает? Поль? — изумился Гастон. — А что же он такое делает?

— Картины пишет.

— И много написал?

— Пока нет.

— То-то! Я найду вам что-нибудь посильное.

Теперь Лола помогала Гастону в саду. На свежем воздухе она порозовела, окрепла, и Гастон не мог нарадоваться, как быстро она идет на поправку.

С Полем Лола почти и не виделась, он по-прежнему спускался только к вечеру, ему работалось.

Мысленно Поль возвращался в тот нестерпимо яркий день, когда на ступеньках, ведущих в сверкающий каплями дождя сад, стояла Санди. Фея Мелисанда, повторял он, и на душе возникало ощущение сливочной свежести, и вот, сам не зная почему, вместо портрета он стал писать натюрморт — утренний, ослепительный. Крахмальная, отбеленная до синевы скатерть, небрежно смятая крахмальная салфетка, перламутровый молочник, блики солнца, золотистые хлебные крошки, точь-в-точь веснушки на молочной коже Санди, хлеб с золотистой корочкой и... что же еще? Ах да, легкокрылая бабочка — душа, Психея... Таким вышел первый портрет феи Мелисанды, и Поль остался им очень доволен: утренней радостью и свежестью веяло от него.

В день, когда Поль закончил портрет, он покинул мастерскую, мурлыча песенку и чувствуя себя расшалившимся мальчишкой.

— Лола! — закричал он на весь дом. — А не отправиться ли нам куда-нибудь?

— Можно в питомник пойти, — не растерялась Лола. — Гастон говорил, что он совсем недалеко. Мы бы посадили абрикосовое дерево, а то яблоки такие кислые...

— В питомник так в питомник, — великодушно согласился Поль. — Только поднимись сначала наверх, посмотри, что у меня вышло.

Поль впервые пригласил Лолу к себе наверх, и ей это показалось хорошим предзнаменованием. Оглядев мастерскую, она расстроилась: краски, подрамники, картина на мольберте — все точь-в-точь как в Париже. И они с Полем по-прежнему чужие люди. Зря Мишель болтал, что он без нее страдает. Может, и страдал, но только по какой-то другой причине. Лоле по-прежнему было обидно, что она для Поля — пустое место.