Кэрри Фрезер - Шелест нежных слов

— А сколько мы еще будем торговать? Мы должны были закончить работу уже двадцать минут назад.

— Пока есть покупатели, мы, пожалуй, поторгуем еще, если ты не против. Ты не идешь ни на какое свидание?

— Только в восемь.

— Отлично. Я думаю, минут через пять народ схлынет.

Девушка поспешила обратно в наполовину заполненную чайную, а Джойл вручила статуэтку покупателю, выразив надежду, что его жена придет в восторг от такого подарка. И тут она увидела в дверях Донована.

На нем были смокинг, шляпа, на лице сияла убийственная улыбка. Он посторонился, чтобы дать пройти человеку с амуром, приподнял шляпу, раскланиваясь с двумя женщинами, которые уставились на него в удивлении, затем закрыл дверь и, изящно размахивая тростью, подошел к прилавку. При виде его сердце Джойл отчаянно заколотилось, но разум твердил ей: вид ничего не значит, не поддавайся, это только уловка. Дон остановился возле прилавка, приложив трость к плечу. Глаза его были полны озорства и — сердце Джойл забилось еще сильней — любви.

— Привет, Кэн, — сказала бабушка, улыбаясь и раскачиваясь в своем кресле.

Он обернулся к ней, приподняв шляпу.

— Здравствуй, бабушка. Ты сегодня чудесно выглядишь.

Старая женщина расцвела. Донован обернулся к Джойл.

— Я слышал однажды, как ты сказала, — произнес он, стараясь говорить тихо, — что ждешь, что какой-нибудь мужчина придет за тобой в шляпе и смокинге, чтобы избавить от повседневных забот.

Он обвел взглядом празднично украшенный магазин, в котором еще оставалось четверо или пятеро не определившихся с выбором покупателей, затем снова посмотрел на нее с улыбкой.

— Но здесь такая приятная атмосфера, что я не могу себе представить, что ты захочешь покинуть все это.

Все присутствующие обернулись на него. Джойл огляделась по сторонам, затем перевела грозный взгляд на Донована и проговорила тихо, с угрозой:

— Я имела в виду, что этот мужчина избавит меня от беспокойства, от принятия важных решений одной. Я вовсе не собиралась бросать мой бизнес.

Донован снял с головы шляпу, положил ее на стойку, взгляд его был темен и настойчив.

— Так я и думал. Так что вот он я — к твоим услугам.

Джойл подняла бровь.

— В каком качестве?

— Как? В качестве мужа, конечно. Чтобы разделить с тобой беспокойство и принятие важных решений. Чтобы баловать бабушку, чтобы любить Еву, чтобы сделать тебя счастливейшей женщиной на свете.

Никто даже не притворился, что рассматривает товары. Все собрались вокруг них, двери чайной распахнулись, и полдюжины человек, в том числе и Рита, выглядывали оттуда.

Ева, которая уходила в дом за стаканом молока, увидела Донована и подбежала к нему радостно.

— Дядя! — прокричала она в восхищении, когда он поднял ее на руки.

— Не дядя, — сказал он ей. — Папа. Ты можешь сказать «папа»?

Джойл шлепнула его по руке.

— Не говори ей так!

Ева повернулась к матери, негодующе сдвинув брови, и шлепнула ее. Потом она повернулась обратно к Доновану и проговорила громко и четко:

— Па-па.

— Молодец, — ответил он.

— Дон, — сказала Джойл, изо всех сил стараясь не думать о людях, которые глазели на них, — ты не сможешь силой впутать меня в эту историю.

— Конечно, нет. Я пришел, чтобы завлечь тебя в нее обаянием.

— Я не стану подобное слушать, — упрямо произнесла она.

Дон покачал головой.

— Боюсь, тебе придется. — Он поднял свободную руку, на которой красовался браслет от наручников. Второй браслет он прицепил к ручке бабушкиного кресла-качалки и защелкнул замок.

— Донован! Перестань! — воскликнула Джойл.

— От тебя требуется только принять предложение, — произнес он неумолимо.

— Я уже приняла однажды твое предложение, — прошептала она хрипло, — и посмотри, что произошло.

Он наклонился к ней, насколько позволяла одна его рука, пристегнутая к креслу, и другая, на которой сидела Ева.

— Но это настоящее предложение, — проговорил он, тщательно подбирая слова. — Как и полагается: «Ты выйдешь за меня?»

— Ты делаешь это не потому, что хочешь принять на себя обязательство. — Джойл была непреклонна. — Ты делаешь это только потому, что тогда вышло не по-твоему.

— Я делаю это потому, что влюбился, — поправил он тихо, мрачно. — Я делаю это, потому что не мог заснуть вчера всю ночь, сожалея о том, что произошло, ненавидя себя за то, каким дураком был в то утро, уверенный, что ты теперь не захочешь даже слышать обо мне, а еще меньше — видеть меня.

Он вздохнул. Ева, которая, казалось, почувствовала в нем долгожданную опору, положила головку ему на плечо. Он поцеловал ее в лоб.

— А потом я вспомнил, — продолжал он, — что ты — женщина, которая знает все о любви. Ты знаешь, что она не всегда мягкая, круглая и повязанная ленточкой. Иногда она твердая, грубая и колкая, но, тем не менее, это все равно она. — Он снова вздохнул, словно ему трудно было говорить. — Как раз такая была у меня. И, когда ты ожидала получить от меня любовь… — он помолчал, а все окружающие затаили дыхание, — я сказал, что не могу тебе ее дать, потому что правда думал, что не могу. Но потом я узнал тебя поближе, и… у нас была та ночь…

Донован и Джойл смотрели друг на друга, его взгляд отчаянно старался найти понимание, ее глаза отражали его боль и собственную боль Джойл.

— Теперь я чувствую внутри совсем другое, — проговорил он в тишине. — Это чувство нежнее, сильнее и… черт возьми, оно все растет! Джойл, умоляю…

Она бросилась в его объятия, всхлипывая, зажав дочку между ними. Бабушка попыталась вручить им визитку. Одна из посетительниц, смотревшая повлажневшими глазами на эту идиллию, подумала, что она-то сама намеревалась воздействовать на него совсем не такими мерами, но, как бы то ни было, это сработало. В сегодняшнем номере газеты Вэл признался Голди в любви.

Так что для Шоколадной Мстительницы дело номер один было закрыто. Она оставила на стойке банкноту, чтобы покрыть стоимость своей покупки, и вышла из магазина, пока все присутствующие продолжали, сами того не подозревая, аплодировать ее первому успеху.

Она шла по улице, звук их аплодисментов приятно отдавался в ее голове. Это было хорошее начало. Очень хорошее.