Франсуаза Саган - Зима любви
— Пошли танцевать.
Она вырывалась. От боли и негодования у нее выступили слезы.
— Я не хочу танцевать. — Антуан почувствовал, что стал пленником самого себя: он не мог отпустить ее и не в силах был заставить танцевать. В то же время ее слезы напугали его. Он подумал: «Я никогда не видел, как она плачет. Мне хотелось бы, чтобы она плакала ночью, прижавшись ко мне… а я бы успокаивал ее».
— Отпусти меня, — сказала она тихо.
Ситуация становилась нелепой. Конечно, он был сильнее и без труда поднял ее со стула. Она даже не улыбалась, слишком все было глупо и не похоже на шутку. Все смотрели на них. Она боялась его… она все еще любила его.
— Вот значит как выглядит вальс-сомнение, — раздался за спиной Антуана голос Шарля.
Антуан резко выпустил Люсиль и повернулся к Шарлю. Он собирался хорошенько врезать этому старому идиоту по морде и навсегда покинуть это общество. Но рядом с Шарлем стояла Диана. Невозмутимо улыбаясь, она с легким интересом наблюдала за сценой.
— Вы что, хотите заставить танцевать Люсиль силой?
— Да, — ответил Антуан, глядя ей в глаза. Сегодня же он покинет ее, покинет навсегда. От этой мысли ему стало очень спокойно. И все же ему было очень жаль ее. Уж она-то была тут совершенно ни при чем, он никогда не любил ее.
— Но, кажется, вы уже давно вышли из подросткового возраста.
Люсиль села за стол. Шарль склонился к ней и с улыбкой на жестком, напряженном лице спросил, что произошло. Люсиль тоже с улыбкой что-то ответила. Она могла сказать ему что угодно: у нее всегда была богатая фантазия. У этих людей вообще было неплохо с фантазией. Любой из них придумал бы, что угодно, лишь бы сохранить свои тайны. Любой, но только не он, Антуан. Поколебавшись несколько секунд, он как-то странно повернулся и быстро зашагал прочь.
14
За окном шел дождь. Она слушала, как тяжелые капли разбивались о тротуар. Мягкий, меланхоличный летний дождь. День уже пробивался сквозь занавески, оставляя яркие полосы на ковре. Она лежала в постели. Не в силах встать, не в силах спать дальше. Сердце надрывно колотилось, и она чувствовала, как оно содрогается там, внутри, отсылая яростными толчками кровь. Оно словно отбрасывало ее, и Люсиль чувствовала, как тяжелеют пальцы, как бешено бьется синяя жилка у левого виска, дрожит, словно пущенная стрела. Нет, она не могла успокоить глупое сердце. Вот уже два часа она боролась с ним, а под конец махнула на него рукой. Глупое, безнадежно глупое сердце. Они уехали из Пре-Кателан почти сразу после того, как исчез Антуан. Люсиль тогда оглянулась, отметила бледность Дианы и всеобщее оживление гостей по поводу скандала.
Нет, нет, она вовсе не сердилась. Она даже с удивлением спрашивала себя, какая муха его укусила. Когда речь зашла о манто, взгляд Антуана показался ей оскорбительным. Он словно говорил: «Продаешься…» Но с другой стороны, разве это отчасти не правда? Она жила на средства Шарля, получала от него подарки, и была рада им (конечно, не из-за их ценности, ей просто было приятно внимание). Но так или иначе, ведь принимала же. Вообще-то она и не собиралась этого отрицать. Ей казалось естественным быть на содержании у мужчины, у которого есть на это средства и которого она вдобавок ко всему уважала. Антуан ошибся в другом, страшно ошибся. Он решил, что она осталась с Шарлем лишь ради его денег. И именно ради них отказалась от него, Антуана. Наверное, он решил, что она способна на такого рода расчет, и презирал, презирал ее. Она уже знала по собственному опыту, что ревность может привести человека к низости, неблагородным мыслям и поступкам. Но она не в силах была вынести этого от Антуана, как бы он ни ревновал. Она верила в него, между ними установилось нечто вроде родства. Потому-то она теперь не могла отделаться от ощущения, что он ударил ее в спину.
А что она могла ему сказать? «Да, конечно, Шарль привез мне это манто, и я ему обрадовалась. Да, конечно, я спала с ним. Это случалось и раньше. Но, конечно, это совсем не похоже на то, что было между нами. Потому что страсть бывает только одна, и она ни на что не похожа. Только с тобой мое тело способно по-настоящему любить и фантазировать. Ты должен был бы давно понять это». Но нет, он не желал ничего понимать. Сто раз проверено и перепроверено, что мужчина не способен понять подобных вещей, вообще понять женщину. Вдруг она сообразила, что рассуждает, как суфражистка, и разозлилась. «В конце концов я же не говорю с ним об его отношениях с Дианой. Что я дура что ли! А если я и дура, то что могу с этим поделать? Ничего». Но если она ничего не будет делать и будет сидеть сложа руки, то потеряет Антуана. От одной этой мысли Люсиль задрожала. Было четыре часа утра.
В спальню вошел Шарль и осторожно сел на краешек постели. Лицо его осунулось. В ярком утреннем свете он действительно выглядел на все свои пятьдесят. Даже спортивного покроя халат, который был на нем, не в силах был сделать его моложе. Он положил руку Люсиль на плечо и какое-то время молча смотрел на нее.
— Вы тоже не спите?
Она кивнула ему в ответ и попыталась улыбнуться. Она хотела было объяснить свою бессонницу плохой кухней ресторана, но даже на это у нее не было сил. Она лишь устало закрыла глаза.
— Может быть, нам стоит… — начал было Шарль, но остановился. В конце концов он набрал в легкие воздуха и продолжил более уверенным голосом. — Вы можете сейчас уехать из Парижа? Одна или со мной? На юг, например? Море от всего лечит, вы не раз так говорили.
Люсиль даже не стала выяснять, от чего ей следовало вылечиться. Что-то в голосе Шарля говорило, что этого не следует делать.
— Юг, — мечтательно протянула она. — Юг…
И сквозь закрытые веки увидала, как волны набегают на белый песок, как тонет заходящее солнце, окрашивая пляж в красный цвет. Она любила эти прекрасные морские пейзажи. Ей всегда их не хватало…
— Я поеду с вами, как только вы захотите, — сказала она. Она открыла глаза и посмотрела на него, но он смотрел в сторону. Она удивилось было, но затем с удивлением почувствовала, как горят щеки. Оказалось, что все это время из глаз ее текли и текли слезы.
В начале мая на Лазурном Берегу обычно мало отдыхающих, поэтому единственные работавшие ресторан, отель и пляж были полностью в их распоряжении. Прошло восемь дней, и по истечении этого срока у Шарля вновь появилась надежда. Люсиль часами загорала на солнце, часами сидела в море, много читала, обсуждала с Шарлем прочитанное, ела печеную рыбу, играла в карты с немногочисленными соседями по пляжу… Одним словом, казалась счастливой. Во всяком случае довольной. Вот только пила много по вечерам и однажды ночью, когда они занимались любовью, была так жадна и агрессивна, что он даже не узнал ее. Но Шарль не подозревал, что каждый день она жила в надежде на встречу с Антуаном. Она загорала, чтобы понравиться ему, ела, чтобы не казаться слишком тощей, читала книги, вышедшие в его издательстве, чтобы потом обсудить их с ним. И пила. Пила, чтобы забыть его, чтобы уснуть. Она делала все ради него, конечно, не признаваясь в этом даже самой себе. Она словно смирилось с тем, что у нее отняли ее половину, половину ее самой. Но порой, когда она забывала о знойном солнце, прохладном море и теплом песке, воспоминания об Антуане обрушивались на нее, как тяжеленная глыба. И несмотря на боль, эти воспоминания были счастьем, счастьем вперемешку с отчаянием, и она предавалась им, раскинув руки на песке, словно ее распяли. Только гвозди были вбиты не в руки и ноги, а в сердце и память. И что значило это солнце или море — все то, что когда-то так скрашивало жизнь и делало ее счастливой. Ведь Антуана не было рядом, и он не мог разделить с ней эти радости жизни. А как бы было хорошо! Они бы плавали вместе, и его светлые, выгоревшие на солнце волосы обвивали бы ее. Они бы целовались, качаясь на волнах, а потом, затерявшись среди дюн, занимались бы любовью. И время бы стало ни чем иным, как просто вещью, которую убиваешь. Наоборот, они бы берегли его, боролись бы за каждое мгновение, замедляя его бег. Когда ее мучения достигали предела, она вставала и отправлялась в бар на другом конце пляжа. Это было так далеко, что Шарль не мог наблюдать за ней. Под саркастическим взглядом бармена она быстро выпивала два-три коктейля. Должно быть, бармен принимал ее за алкоголичку, которая стыдится себя. Но ей было глубоко наплевать на это. А потом… наверное, этим все и кончится, в конце концов она станет ею. Затем она возвращалась назад, ложилась у ног Шарля, который сидел на стуле под зонтиком, и закрывала глаза. Солнце превращалось в белый круг, жара исчезала, алкоголь бродил в крови, и образ Антуана расплывался и исчезал, не в силах больше причинить ей боль. На несколько часов она обретала счастье и успокоение, становилась бездумным растением. А Шарль выглядел счастливым, и это было немало. Когда он шел ей навстречу во фланелевых брюках, темно-синем блайзере, мокасинах и платочке, аккуратно повязанном под воротником рубашки, она изо всех сил гнала от себя воспоминания об Антуане. Антуан… расстегнутая на широкой груди рубашка, узкие бедра, длинные ноги в старых потертых джинсах, босые ноги и волосы, падающие на глаза. У нее было немало знакомых молодых людей в жизни. Нет, вовсе не его молодость привлекла ее. Она полюбила бы его, будь он даже старым. И все же она любила его молодость, как его светлые волосы, пуританские взгляды… как любила его чувственность, любила за то, что он ее любил и за то, что теперь не любит. Да, все было именно так. Ее любовь превратилась в стену, отгородившую от нее солнце и вкус к жизни. И ей было стыдно. Ведь она всегда считала, что вся ее мораль вмещается в два слова: «быть счастливой». И что может быть хуже, когда ты сам разрушаешь свое счастье. Многие из их круга осуждали ее за такие взгляды. Они просто ничего не понимали…
