Франсуаза Саган - Зима любви
— По утрам у тебя такие желтые глаза, — сказала она. — Как пиво.
— Какое поэтическое сравнение, — проворчал он.
Неожиданно он вскочил, схватил в свои ладони ее лицо и повернул к свету.
— А твои совсем, совсем голубые.
— Вовсе нет, они серые. Серо-зеленые.
— Хвальбушка.
Они сидели голые на кровати друг против друга. Он по-прежнему держал в ладонях ее лицо. Они улыбались. У него были очень широкие и костлявые плечи. Она вывернулась и прижалась щекой к его груди, услышала как бьется его сердце, громко, почти как у нее самой.
— У тебя так сильно бьется сердце, — сказала она. — Устал?
— Нет, — ответил он. — Это просто шамада.
— Что это такое «шамада»?
— А ты посмотри в словаре. Сейчас мне некогда тебе объяснять.
И он осторожно уложил ее поперек кровати. Уже было светло.
В полдень Антуан позвонил на службу и сказал, что у него поднялась температура, но он придет на работу во второй половине дня.
— Я знаю, что это выглядит по-детски, но я не могу позволить, чтобы меня выставили. Это мой хлеб, как говорится.
— А ты много зарабатываешь? — небрежно спросила Люсиль.
— Очень мало, — ответил он тем же тоном. — Ты считаешь это важным?
Она засмеялась.
— Нет. Просто я считаю, что иметь деньги удобно.
— Настолько удобно, что может стать важнее всего остального?..
Она удивленно посмотрела на него.
— Зачем все эти вопросы?
— А затем, что я хочу жить с тобой. А значит содержать тебя…
— Ты меня, конечно, извини, — быстро перебила она его, — но я могу сама заработать себе на жизнь. Я целый год работала в «Аппеле». Потом газета закрылась. Было так забавно… Если не считать того, что у всех там был такой серьезный и озабоченный вид…
Антуан вытянул руки и прикрыл ей ладонью рот.
— Ты все прекрасно поняла. Я хочу или всегда жить с тобой, или не видеть вообще. Вот моя квартира, я мало зарабатываю и не смогу обеспечить тебе жизнь, которую ты ведешь сейчас. Ты слышишь, что я говорю?
— А как же Шарль? — спросила она слабым голосом.
— Или Шарль, или я, — сказал Антуан. — Он возвращается завтра, не так ли? Так вот, завтра вечером ты навсегда приходишь сюда, или мы больше не увидимся. Вот так.
Он встал и прошел в ванную комнату. Люсиль грызла ногти. Она пыталась размышлять, но у нее ничего не получалось. Наконец, она потянулась и закрыла глаза. Когда-то это должно было произойти. Она знала, что это должно было произойти. Господи, какие мужчины все-таки скучные. Как с ними тяжело! Через два дня ей предстояло принять решение. Одно это слово всегда вызывало у нее ужас.
13
Аэропорт Орли купался в холодном солнечном свете. Он отражался в стеклах и серебристых спинах самолетов, разбивался на множество блестящих капель, словно хрусталь, о блестящие взлетные полосы, слепя глаза. Самолет Шарля опаздывал на два часа, и Люсиль нервно ходила взад и вперед по залу ожидания. Если бы с Шарлем что-нибудь случилось, она не пережила бы этого. Ответственность легла бы на нее. Это она отказалась ехать с ним, она обманула его. Решительное и печальное лицо, с которым она приехала в аэропорт два часа назад и которое должно было еще до начала разговора предупредить Шарля о том, что случилось что-то важное и страшное, помимо ее воли постепенно изменилось, став тревожным и нежным. И именно это лицо увидал Шарль, когда, миновав таможенный контроль, вышел в зал. Он тепло улыбнулся ей издалека, будто говоря, что все нормально, все в порядке. У Люсиль на глазах выступили слезы. Он подошел к ней, нежно поцеловал и несколько секунд так и стоял, прижимая ее к себе. Люсиль заметила, как какая-то женщина бросила на нее завистливый взгляд. Она все время забывала, что Шарль очень красив. Он всегда был так нежен с ней, что ей было просто ни к чему помнить об этом. Он любил ее такой, какой она была, ничего не требуя, ни о чем не прося. Люсиль почувствовала, как в сердце начинает расти комок негодования по отношению к Антуану. Легко сказать: сделай выбор. Как будто можно прожить с человеком два года и не привязаться к нему. Она взяла руку Шарля и задержала ее в своих ладонях. Ей вдруг показалось, что его нужно защитить, причем она совершенно забыла, что защищать нужно было от нее самой.
— Я очень скучал без вас, — сказал Шарль. С привычным изяществом он расплатился с носильщиком и указал шоферу на свои чемоданы. Давным-давно она перестала отмечать, как все было просто… когда он был рядом. Шарль открыл ей дверцу, затем обошел машину и сел рядом, взял ее руку и тихо, почти стеснительно проговорил «домой». В голосе звучало счастье, счастье человека, после долгих мытарств вернувшегося домой. Люсиль поняла, что попала в ловушку.
— Ну почему, почему вы скучали без меня? Ну что я вам в самом деле?
Несмотря на то, что в ее голосе ясно читалось отчаяние, Шарль улыбнулся в ответ. Как будто она кокетничала с ним.
— Вы для меня все, и прекрасно знаете об этом.
— Я этого не заслуживаю, — проговорила она.
— Заслуживаешь, не заслуживаешь… когда речь идет о чувствах… А я привез вам очень красивый подарок из Нью-Йорка.
— Что именно?
Но он не хотел заранее раскрывать тайну, и они нежно препирались до самого дома. Завидев их, Полин облегченно запричитала: она считала полеты на самолетах смертельно опасными. Они вместе распаковали чемоданы. Он привез ей норковое манто. Мех был светло-серый, такой же, как и ее глаза, мягкий, шелковистый. Пока она мерила его, Шарль от души смеялся, словно ребенок. Во второй половине дня она позвонила Антуану и сказала, что ей нужно встретиться с ним, что ей не хватило смелости поговорить с Шарлем.
— Мы встретимся только после того, как ты поговоришь с ним. Не раньше, — ответил Антуан и повесил трубку. Она даже не узнала его голоса.
Четыре дня она не видела его. Она так разозлилась на него, что даже не страдала. Она была очень обижена, что он вот так бросил трубку. Она ненавидела грубость во всех ее проявлениях. К тому же Люсиль была уверена, что он позвонит. Та ночь слишком сильно связала их вместе, они слишком далеко зашли в любви, став двумя жрецами одного культа. И этот культ теперь существовал сам по себе, независимо от прихоти одного или другого. Пусть сейчас разум Антуана враждебен ей, но тело его уже не могло обходиться без тела Люсиль. Оно как бы стремилось к своей половине, чтобы обрести наконец покой, стать единым целым. Она была уверена, что его тело страдает без нее. Иного и быть не могло. Она даже не представляла себе, как можно удержать эту тягу к наслаждению друг другом. Зачем, и какое этому может быть оправдание? В этой вечно ноющей Франции Луи-Филиппа, по ее мнению, не было иной морали, чем та, которую диктует живая горячая кровь.
