Мое новогоднее (не) счастье - Елена Львова
— О, Машенька пришла помочь! — раздается из-за двери.
Я оборачиваюсь и вижу ее. Машка стоит в коридоре, несмело оглядываясь по сторонам. Она выглядит так, будто хочет быть где угодно, но не здесь, и все же ее взгляд ищет мой. Она улыбается, хотя внутри меня закручивается ураган непонятных эмоций. Неужели мама и ее сюда пригласила?
— Привет, — говорю я, стараясь не выдать свои чувства. — Не знал, что ты придешь.
— Ой, да ладно тебе, Вадим, — вмешивается мать, подходя к Машке с радостной улыбкой. — Чем больше рук, тем быстрее украсим дом! Машенька, не стесняйся, у нас тут все по-домашнему.
Машка кивает и несмело улыбается, как будто ее поставили перед фактом, и выбора больше нет. Мы с ней обменялись коротким, но многозначительным взглядом. Пытаясь не думать о ее присутствии, я начинаю развешивать гирлянды.
— Вадим, подай мне вон ту гирлянду, — Машка указывает на коробку, и мы оба одновременно тянемся к одной и той же. В итоге наши руки переплетаются, и я невольно прижимаю ее пальцы своими, что заставляет ее одернуть руку, но не сразу. Этот неловкий контакт оставляет нас обоих в легком смущении. Я чувствую, как мое сердце начинает биться чуть быстрее, и замечаю, как ее щеки розовеют. Кажется, что этот короткий момент прикосновения говорит больше, чем все наши разговоры. Машка опускает глаза, и мне становится неловко, но в то же время не хочется отпускать ее руку.
— Прости, не заметил, — пробормотал я, чувствуя, как лицо начинает покалывать от смущения. Ее смех был звонким и непринужденным, но я знал, что внутри ее тоже штормит. Эти маленькие моменты, когда наши руки случайно касаются или мы стоим слишком близко друг к другу, оставляют после себя некую искру, от которой тяжело избавиться.
Машка берет гирлянду и начинает распутывать ее, но только запутывается в ней сама. Через минуту она выглядит, будто стала частью этой самой гирлянды. Мишура облепила ее волосы, а гирлянда сплелась вокруг ее рук, как будто не желая ее отпускать, словно решила сделать Машку частью новогоднего декора. Она попыталась распутаться, но только сильнее запуталась, и я не мог удержаться от смеха:
— Машка, кажется, ты решила стать новой елочной игрушкой? Помощь нужна? — спрашиваю, стараясь не улыбаться слишком широко. Она, слегка покраснев, кивает, и я осторожно начинаю распутывать мишуру. Мои руки касаются ее, и ее кожа, кажется, сразу накаляется от прикосновений. Я замечаю, как она старается не встречаться со мной взглядом, что вызывает во мне какое-то глупое чувство... защищать ее, что ли. От кого — не знаю. Может, от меня самого.
Мы стоим так довольно долго, будто это испытание, проверка на терпение. Я осторожно убираю последние витки гирлянды с ее рук, а Машка нервно посмеивается, будто пытается скрыть свое смущение за этой улыбкой. Мы оказываемся слишком близко друг к другу, и воздух между нами становится каким-то густым, наполненным напряжением, которое мне становится невыносимо.
— Ой, да что вы там так долго возитесь? — голос матери прерывает наш почти интимный момент. — Вадим, отнесите мусор, и хватит витать в облаках!
Машка, освободившись от гирлянды, направляется к выходу, бросив на меня взгляд, полный недосказанности. Я вздыхаю, беру пакет и иду за ней. Уже на улице, на морозе, я понимаю, что в спешке надел только свитер. Машка стоит рядом, укутанная в шарф и пальто, а я зябко ежусь, пытаясь выглядеть невозмутимым.
— Ты такой подготовленный, — съязвила она, глядя на меня и едва сдерживая смех.
— Ну, ты могла бы предупредить, — отвечаю я, поправляя свитер и делая вид, что меня вообще не волнует холод. — Хотя, видимо, Новый год — это не только время чудес, но и время сюрпризов.
Она хихикает, и я чувствую, что ее смех как-то проникает внутрь меня, заполняет то место, которое давно было пустым. Это мгновение кажется каким-то волшебным, словно все проблемы и переживания исчезают, и остается только ее улыбка и легкое дразнение.
Машка смеется, и на мгновение кажется, что все так, как должно быть — легко и просто, как в старые добрые времена. Я выбрасываю мусор, и чувствую, как напряжение понемногу отпускает, особенно когда Машка снова начинает подшучивать надо мной. Возвращаемся в дом, где мать, не теряя времени, уже нашла для нас новое задание — украшать елку.
— Машенька, помоги Вадиму с верхушкой, — снова командует мама, делая вид, что сама слишком занята важными делами. Я беру звезду и поднимаю ее вверх, стоя на табуретке, в то время как Машка держит табуретку, чтобы она не качалась. Но стоять устойчиво мне не удается, и я, пытаясь не упасть, хватаюсь за Машку, и она тоже чуть не теряет равновесие.
Мы оба, пытаясь удержаться на ногах, оказываемся в каком-то комичном переплетении — я судорожно тянусь к верхушке елки, а Машка, ухватившись за меня, теряет равновесие. Табуретка подо мной начинает качаться, и я вынужден опереться на Машку, которая пытается удержать нас обоих. Мы мотались из стороны в сторону, как будто танцуем какой-то безумный танец, пока, наконец, не удалось вернуть себе равновесие, но не без ее встревоженного смеха. Ее руки случайно касаются моей талии, и от этого прикосновения внутри меня вспыхивает что-то горячее. Ее глаза широко раскрываются, и на миг наши взгляды встречаются.
— Все, хватит с нас высотных работ, — хмуро говорю я, все еще пытаясь удержать табуретку, и в то же время замечаю ее смущенный взгляд. Она улыбается, пытаясь не рассмеяться, а я чувствую, что этот день превращается в какой-то безумный марафон неловких ситуаций.
Мы наконец заканчиваем с елкой, и я замечаю, как Машка устало опускается на диван. Весь этот вечер будто прошел на одном дыхании, наполненный маленькими неловкими моментами и недосказанными словами. Каждый раз, когда наши взгляды встречаются, я чувствую, как внутри что-то щелкает, будто будильник, отсчитывающий время до чего-то неизбежного.
Мама заходит в гостиную и приносит горячий чай. Она усаживается рядом с Машкой и начинает рассказывать какие-то веселые истории из прошлого, заставляя Машку краснеть и смеяться. Я стою в стороне, наблюдаю за ними, и чувствую, как меня охватывает странное тепло. Все это
