Фридрих Шпильгаген - Ганс и Грета

А между темъ видъ изъ окна былъ неутѣшителенъ. Осенній дождь сбивалъ послѣдніе пожелтѣвшіе листья съ тополей и гнулъ ихъ стройныя верхушки. На горахъ навись туманъ и застилалъ Ландграфское ущелье. Все, что виднѣлось вокругъ, люди и животныя – все имѣло кислый и угрюмый видъ.

Но Гансъ не обратилъ бы на это вниманія, если бы зналъ, что дѣлается въ домѣ школьнаго учителя, а главное, если бы онъ смѣлъ предположить, что тамъ все обстоитъ благополучно. Но какъ ему было узнать это? Греты уже двѣ недѣли онъ не видалъ, не зналъ, что съ нею дѣлается, и даже, въ деревнѣ ли она. Разспрашивать о ней ему не хотѣлось, да, и спросить было нельзя, не возбудивъ подозрѣнія. До тѣхъ поръ откровенный, прямодушный, Гансъ сдѣлался вдругъ скрытнымъ и недовѣрчивымъ.

Наконецъ ему пришла мысль обратиться къ Клаусу, отъ котораго онъ имѣлъ послѣднія свѣдѣнія о Гретѣ; но ему не удалось встрѣтить старика, который, по своему ремеслу, былъ постоянно въ разъѣздахъ. Самому же пойти къ Клаусу, не пользовавшемуся особенно хорошей репутаціей, онъ не рѣшался, тѣмъ болѣе, что ему становилось всегда какъ-то неловко въ присутствіи старика.

Но однажды вечеромъ дождь опять проникъ въ его горенку подъ крышей, а вѣтеръ, гудя и завывая въ Ландграфскомъ ущельи, доносился до пруда и покрывалъ его большими волнами. Гансъ собрался съ силами и прокрался изъ дому въ лѣсъ, съ такою таинственностью, какъ будто совершилъ самое тяжкое преступленіе. Онъ шелъ вдоль пруда, мимо шумящихъ тополей и нѣсколькихъ полуразрушенныхъ избушекъ, гнѣздившихся между прудомъ и подошвою Ландграфской горы.

Въ лѣсу онъ повернулъ налѣво, минуя деревню, пока не достигъ горной тропинки, служащей продолженіемъ главной деревенской улицы. Послѣдніе дома стояли уже въ лѣсу. Домъ Клауса была послѣднимъ изъ нихъ. Домомъ почти нельзя было назвать мазанку, полученную Клаусомъ въ наслѣдство послѣ отца. Это одноэтажное строеніе, съ высокой черепичной кровлей, такъ приткнулось къ утесу, что изъ лѣсу можно было прямо попасть на его крышу.

По ту сторону дороги протекалъ по каменистому руслу горный ручей. Выше въ лѣсу виднѣлась полуразрушенная мельница для выдѣлки гипса. Недѣли двѣ тому назадъ, ее арендовалъ за несколько талеровъ г. Репкѣ, усадьба котораго находилась на противоположномъ концѣ деревни. Владѣтель мельницы недавно умеръ и, исключая его сына, уже нѣсколько лѣтъ тому назадъ пропавшаго безъ вѣсти въ Америкѣ, никто не могъ заявить притязанія на эти развалины. Господа члены общины рады были отдать мельницу въ аренду, что, конечно, не мѣшало имъ подсмѣиваться надъ г. Репкѣ, который къ бездоходной костомольнѣ, скудному кирпичному заводу и жалкой почтовой станцiи прибавилъ еще гипсовую мельницу, где все балки на половину сгнили. Мельница была окружена высокими утесами и осѣнена мрачными соснами, – узловатые корни ихъ обвивали камни и, гнѣздясь въ разсѣлинахъ вмѣстѣ съ сыростью и морозомъ, производили въ нихъ трещины.

Ущелье представляло мрачную картину, – особенно въ этотъ суровый, дождливый ноябрскій вечеръ, въ который Гансъ, выйдя изъ лѣсу, увиделъ ее у своихъ ногъ.

Онъ остановился въ раздумьи, чтобы убѣдиться, не заблудился ли онъ, какъ будто онъ не нашелъ бы дороги даже съ завязанными глазами. Направо мельница, налѣво домикъ Клауса, еще шагъ и онъ на тропинкѣ.

Какой-то человѣкъ вышелъ изъ хижины, дверь которой находилась подъ самой крышей и была обращена лицевой стороной къ Гансу. Человѣкъ постоялъ ненного, осмотрѣлъ дорогу во всехъ направленіяхъ, потомъ быстрыми шагами направился къ мельницѣ, мимо того места, гдѣ Гансъ (самъ не зная зачѣмъ) притаился при появленіи его за стволомъ сосны. Онъ шелъ такъ близко, что Гансъ легко могъ бы его достать своей длинной рукой, и исчезъ въ зданіи мельницы. Онъ скоро вышелъ оттуда и направился налѣво въ лѣсъ, неся что-то на плечѣ, чего Гансъ въ темнотѣ не могъ разсмотрѣть.

Гансъ все еще стоялъ на одномъ мѣстѣ. Сердце его билось… Не Репкѣ ли это? спрашивалъ онъ себя и самъ себѣ отвѣчалъ: Почему же не быть тутъ Репкѣ? Но что онъ можетъ дѣлать у Клауса? Да почему же ему не ходить къ Клаусу? Вѣдь иду же я самъ къ нему? Но конечно, богачъ Репкѣ и бѣднякъ Гансъ, это странно, очень странно! Гансъ рѣшился не заходить къ Клаусу, но черезъ минуту онъ уже стоялъ у низенькой двери и стучалъ въ нее. Бѣшеный лай собакъ раздался изнутри и хриплый голосъ старика спросилъ:

– Кто тамъ?

– Я, Гансъ.

Отвѣта не было; но Гансъ слышалъ, что собакъ успокоили словами, а можетъ быть и пиньками; онѣ завыли и потомъ стихли.

Засовъ былъ отодвинутъ; въ полуотворенной двери показался сморщенный старикъ и ворча спросилъ:

– Что тебѣ надо?

– Я хотѣлъ съ вами переговорить.

Клаусъ отворилъ дверь, Гансъ согнулся и вошелъ; старикъ задвинулъ опять засовъ у двери. Гансъ сѣлъ на ящикъ, стоявшій вблизи, а старикъ, поправивъ пальцами фитиль столовой закоптѣлой лампочки, подошелъ къ низенькому очагу, гдѣ подъ желѣзнымъ котелкомъ былъ разложенъ огонь изъ сырыхъ сосновыхъ сучьевъ, и спросилъ:

– Ты ужиналъ, Гансъ?

– Нѣтъ еще, отвѣчалъ Гансъ.

И въ самомъ дѣлѣ, онъ ничего не ѣлъ, исключая куска черстваго хлѣба.

Старикъ снялъ котелокъ съ огня и налилъ изъ него кофѣ въ двѣ темныя чашки, которыя досталъ съ полки. Потомъ онъ принесъ черный хлѣбъ и кусокъ сала, поставилъ все это на столъ и пригласилъ жестомъ Ганса принять участіе въ его ужинѣ. Гансъ придвинулъ къ столу ящикъ, на которомъ сидѣлъ, принялся за сухой хлѣбъ, прогорклое сало и жидкій выдохшійся кофе, и все это показалось ему великолѣпнымъ.

Собаки легли по угламъ и не спускали глазъ съ гостя Клауса. По временамъ легкое ворчанье доказывало, что онѣ еще не совсѣмъ успокоились.

– Ну что же, Гансъ? – сказалъ старикъ послѣ минутнаго молчанія. Гансъ еще не успѣлъ проглотить огромный кусокъ хлѣба, и поэтому, или по какой-нибудь другой причинѣ, не могъ сейчасъ отвѣтить ему.

Наконецъ онъ проговорилъ:

– Я хотѣлъ васъ спросить, не носили ли вы съ тѣхъ поръ соломенныхъ ковриковъ въ домъ школьнаго учителя?

Клаусъ вѣрно сообразилъ, что отвѣтъ на вопросъ такого рода требуетъ зрѣлаго обсужденія. Онъ сложилъ свой карманный ножикъ, вытрясъ пепелъ изъ коротенькой трубки, закурилъ ее у лампы и курилъ нѣсколько минутъ молча.

Гансъ много бы далъ, чтобы тоже выкурить трубочку.

Наконецъ обсудивъ, какъ видно, вопросъ со всѣхъ сторонъ, старикъ откашлялся и сказалъ, смотря Гансу пристально въ глаза:

– Ковриковъ я къ нимъ не носилъ, а только пару заказанныхъ туфель, прямо съ фабрики, а это хуже, Гансъ, гораздо хуже!

Гансъ не спросилъ, почему туфли хуже, чѣмъ коврики, онъ зналъ это очень хорошо.