Энн Мэйджер - Лето перемен

– И ты решила, что это единственный способ выбросить меня из головы, – с горечью низко протянул он.

– Ты и вправду так думаешь? – Глаза ее наполнились болью.

Но Джим, не услышав отрицания, решил, что вычислил ее. Итак… он был прав: она использует его исключительно ради секса, просто потому, что ей одиноко.

Что-то похожее на ненависть подступило к самому сердцу. Ведь ему недостаточно секса. Ему нужно намного больше.

Она расстегнула наконец все пуговички на своей шелковой блузке и стряхнула ее с плеч. Разорванный бюстгальтер тоже полетел на пол. Кончики обнаженной груди заострились; оставшись в одних галифе, она казалась такой прелестной, что он забыл о своем гневе.

В паху полыхнуло жаром.

Он любит ее. Всю жизнь любил.

Для глупца вроде него спасения нет. Она снова бросит его – точно так же, как много лет назад. Оставит на губах поцелуй – и распрощается с милой улыбкой. А его удел – до конца своих дней гореть в адском пламени.

Галифе скользнули вниз, но он успел подхватить их у ее колен и сам стащил с длинных, стройных ног.

Она сорвала с него рубашку, расстегнула ремень. Провела пальцами по молнии на его джинсах, и от этого легкого прикосновения он содрогнулся.

В следующий миг и его джинсы оказались на полу, и он почувствовал прохладу ее пальцев на своей горячей коже.

Последние лучи угасающего солнца пробились сквозь рассохшиеся доски сеновала, и ее волосы вспыхнули рыжим пламенем. В рассеянном полумраке, со своей матово-бледной кожей и сверкающими глазами цвета изумруда она была прекрасна. Джим притянул ее к себе, он целовал ее рот, глаза и мочки ушей, шею и плечи; он набросился на нее в неистовом, голодном порыве.

Джим не хотел спешить – и все же мчался вперед, как необъезженный жеребец. Но и Фэнси отвечала ему с той же нетерпеливой страстью. У них была одна цель. Ему казалось, что он умрет, если не вернет тот восторг, который когда-то познал и без которого жил так долго.

Очень быстро… слишком быстро… она подняла его на вершину самого невероятного, самого потрясающего единения. Он наслаждался ее жарким и сладким вкусом, ее влажной упругостью. Ее пальцы вонзились ему в спину, когда она, выгнувшись ему навстречу, застонала на волне такого же неземного восторга.

Она была его теплом и любовью; она была самой его жизнью. Она была всем, без чего он жил десять долгих и горьких лет.

Даже когда все закончилось, и они рухнули на ложе из душистого сена – мокрые и обессиленные, – для него все продолжалось. Его жизнь переменилась так же бесповоротно, как и в тот весенний день, когда он в первый раз взял ее на этом же сеновале. Он не мог себе представить, что сможет опять жить без нее.

Она лежала на боку, неотрывно глядя ему в глаза, и на ее ресницах блестели слезы. Инстинкт подсказывал ему, что он слишком быстро и слишком неотвратимо влюбился в эту женщину, которая ему не подходит. Он понимал, что должен сохранить хоть малую толику независимости и постараться быть с ней спокойным и холодным, чтобы она не догадалась о силе его любви.

Зато он был нежен. Зато он помог ей одеться. Вернувшись в ее дом, он снова любил ее на старинной кровати соснового дерева в комнате, где стоял аромат лаванды, под переливы колокольчиков Хейзл. И во второй раз любовь была еще слаще, еще неистовее, чем в первый.

Он заснул, а она, крепко прижимая его к себе, перебирала его черные волосы. Когда он открыл глаза, ее теплые руки все еще обнимали его, а в обращенных на него глазах светилась нежность. Она сказала, что проголодалась, а в холодильнике у нее шаром покати. Появиться с ней в единственном кафе города, «Бургер-Бой», было бы безумием. Но она так беспомощно и жалобно смотрела на него – как будто умрет с голоду, если он ее не накормит, – и Джим очень неохотно пригласил ее поужинать в Сан-Антонио.

Она улыбнулась и кивнула. Он позвонил Сади – она жила в коттедже у него на ферме – и попросил приглядеть за близнецами. Сади пообещала, что все будет в порядке. Она позаботится о детях, а Табби присмотрит за стадом.

Телефон сразу же зазвонил, но Фэнси не сняла трубку.

– Фэнси-и-и! – завопил после щелчка автоответчика истерический мужской голос.

Фэнси улыбнулась.

– Это Клод, мой новый партнер. Он теряет голову всякий раз, когда меня нет рядом.

После того как Клод отключился, Фэнси сняла трубку и положила рядом с телефоном.

Приняв душ, она надела черный сарафан из тончайшего струящегося шелка, от одного вида которого Джима снова охватило желание. Много позже Горлан с громким лаем сопроводил их сквозь рой мерцающих светлячков к пикапу Джима.

Джим дернул дверцу, и с приборной доски свалилась банка пива. Фэнси, смеясь, смотрела, как он поспешно собирает весь раскиданный по кабине хлам – журналы и рекламные листки, старые носки и, наконец, тот самый злополучный скомканный галстук – и запихивает на заднее сиденье. Она принесла мусорное ведро, но он наотрез отказался выбросить хоть что-либо.

– Даже обертку от жвачки? – спросила она и пощекотала ему нос разорванной бумажкой.

Он ловко вырвал обертку из ее пальцев.

– Ни за что. Я, можно сказать, живу в этой машине – вдруг выброшу нужную вещь?

– Ты ее не найдешь среди этого хлама, даже если очень захочешь. Твоя система порочна.

– Не дави на меня, Фэнси. Хотя бы сегодня.

Они сделали остановку у пруда. Фэнси набрала букет диких фиалок – когда-то давно их здесь посадила Хейзл. Фэнси положила их на могилу матери. И сказала, что Хейзл была бы рада снова увидеть их вместе. Джим провел ладонью по свежевыбитым буквам на гранитном камне и, отступив на шаг назад, устремил взгляд на коленопреклоненную фигурку Фэнси, размышляя над тем, о чем она сейчас думает.

А потом они ехали мимо серебристых пшеничных полей, раскинувшихся под черным, усеянным звездами небом. Джим то и дело уворачивался от выскакивающих на дорогу зайцев.

Это была теплая, восхитительная ночь. А может, она просто казалась ему восхитительной, потому что Фэнси была рядом. Ее близость настолько захватила его, что он бы застрял где-нибудь посреди дороги без бензина, если бы Фэнси не указала ему на подрагивающую на нуле стрелку. Они заехали на заправку – как раз перед самым закрытием, – купили воды и пили из одной бутылки. Смотрели, как кружится вокруг ламп мошкара, и смеялись без всякой причины. Он показал ей созвездие Ориона, а она пожаловалась, что в Манхэттене нет звезд.

– В таком случае я рад, что Нью-Йорк хоть в чем-то уступает Парди, – поддразнил он.

Рассмеявшись, она прикоснулась кончиками пальцев к его губам и ответила, что в Парди ее привлекает нечто большее, чем звезды. А ему хотелось сказать, что в мире нет более прекрасных звезд, чем те, что сияют в ее глазах, когда она смотрит на него.