Энн Мэйджер - Лето перемен

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

– Фэнси! – войдя в конюшню, хрипло крикнул Джим.

Он вспомнил тот весенний вечер, когда они развлекались здесь с Фэнси. Гонялись за цыплятами по двору, а потом принялись гоняться друг за другом. Он догнал ее на сеновале, и там-то они впервые и узнали любовь.

Джим с трудом сглотнул, борясь с внезапным спазмом в горле, борясь за каждый судорожный вдох.

Он знал, что должен идти дальше.

Но стоял, не двигаясь с места, давая прохладе конюшни хоть немного остудить его дикий пыл. После яркого солнца он не видел ничего, кроме размытых очертаний и неясных теней, которые на самом деле были прессованными тюками сена.

Из дальнего стойла раздалось фырканье жеребца, а потом до Джима донеслись тихие ласковые слова Фэнси. Джим снова окликнул ее, но она затихла, словно побоявшись ответить.

Он размашисто прошагал по узкому проходу и резко толкнул дверь – так, что она стукнулась о деревянную перегородку. Жеребец нервно дернулся, и Фэнси отскочила.

– Тихо, тихо, – шепнула она. Джима она как будто и не заметила, полностью сосредоточив внимание на норовистой лошади.

Джим подошел к ней и помог снять с лошади седло. Зеленый взгляд Фэнси обратился на него, огромный и влажный.

– Я думала, ты ушел.

– Нет, ты прекрасно знала, что ты победила, а я проиграл. – Хриплые слова с трудом срывались с сухих, как песок, губ.

– Нет…

Но лицо ее озарилось внутренним светом, и полные счастья глаза проследили, как он пристроил седло на верхнюю полку в стойле. Фэнси больше не произнесла ни слова. Просто продолжала заниматься своим делом, как будто его и не было. Сняла уздечку и начала обмывать круп лошади прохладной водой из шланга.

– А где Пабло? – спросил Джим.

Она закрутила кран.

– Я его отпустила на сегодня.

Пока она вытирала жеребца, Джим неслышно подошел поближе и остановился у нее за спиной. Фэнси отступила от лошади, держа на вытянутой руке мокрую щетку, и их тела соприкоснулись.

Электрический разряд пронзил тесное стойло беззвучной огненной вспышкой. Даже когда Фэнси снова отошла к лошади, Джим еще долго ощущал предательский зуд, пронизывающий его от макушки до самых пяток. Он прислонился к перегородке, сунул ладони в задние карманы джинсов и молча смотрел на нее, вбирая в себя каждое грациозное движение тонкого тела и чуть подрагивающих пальцев. Она всегда очень нежно заботилась о своих животных.

Наконец с делами было покончено, и Фэнси, затаив дыхание, обернулась к нему.

В конюшне вдруг стало невыносимо жарко… нет, даже душно.

Она казалась такой юной, такой ослепительно прекрасной. И совсем непохожей на ту блестящую мировую знаменитость, о которой писали в газетах. Скорее, она напоминала девочку, которую он полюбил и одним чудесным весенним днем сделал своей на сеновале в этой конюшне.

Спазм желания стал невыносимым.

Черт бы ее побрал. Его малодушие – это ее вина.

– Я уж решил было, что ты никогда не закончишь, – шепнул он и, забрав у нее щетку, положил ее на полку.

– Я немного волнуюсь, – застенчиво и тихо отозвалась она.

Он хрипло хохотнул – над собой. Над ней.

– Ага, скажи еще, что ты боишься.

– Боюсь.

– Лгунья. – Взяв ее за руку, он вытащил ее из стойла и с силой рванул на себя. – Это я должен был бы спасаться бегством. – Но его рот уже прижался к ее губам.

Руки Фэнси мгновенно обвились вокруг его шеи, а ответный поцелуй был полон голодной страсти.

Его язык завладел ее ртом, вспоминая ее вкус, наслаждаясь им. Очень скоро она уже дрожала в ответ на каждое прикосновение его ищущих губ, каждое прикосновение его шершавых горячих ладоней. Так, словно и ее сжигало то же самое невыносимое желание.

Ему хотелось ее ненавидеть. Но вместо этого, грубо придавив ее к стене, прижав к деревянным доскам, он чувствовал, что само ее существование на этом свете возрождает и его к жизни. Конюшня пропиталась запахом сена и лошадей, но Джим различал только один – сладкий, женственный аромат Фэнси.

Он очень долго не мог оторваться от ее губ; он целовал и гладил яркие рыжие пряди. А потом приподнял ее над полом и притиснул к себе так, чтобы она ощутила всю силу его мужской страсти. Она была такой легкой, такой тоненькой и хрупкой по сравнению с сокрушающей мощью его мускулистого тела. Он понимал, что это мужской эгоизм заставляет его пользоваться ее беспомощностью, – и ничего не мог с собой поделать, купаясь в восторженном ощущении той крохотной власти, которую имел над ней.

Она коротко вскрикнула, когда его ладони пробрались под ее мексиканскую шаль и легли на высокие груди. Не в силах справляться с застежками, он просто рванул кружевной бюстгальтер пополам, жарко шепча ей на ухо, что у нее самое сексуальное тело на свете, что он тосковал по ее телу, что мечтал обласкать губами, языком каждую ее клеточку, соски, сладость лона… Она задыхалась. Груди набухли под его жадными ласками, и она со стоном вонзила ногти в его плечи.

– У тебя такие чудесные руки, – прошептала Фэнси. По ее телу пробежала дрожь. И она крепче прижалась к нему.

Кому еще шептала Фэнси такие слова? Скольким мужчинам было позволено доставлять ей такое же наслаждение?

При мысли о других мужчинах его рот искривился в ревнивой, злобной гримасе. Но он тут же вспомнил, что сейчас не время изводить себя размышлениями о ее жизни вдалеке от него… или подозрениями, что она, возможно, отдается ему просто от одиночества и скуки.

Его поцелуи стали глубже, яростнее. Не разрывая кольца рук вокруг ее талии, он опустился на колени, потому что у него уже не было сил оставаться на ногах. И начал судорожно расстегивать ремень на джинсах.

– Не здесь, – шепнула она и, тихонько высвободившись, потянула его за руку к лестнице, что вела на сеновал.

А там, наверху, под самой крышей, она сдернула с себя шаль и расстелила на свежем сене. Он смотрел на нее, вновь вспоминая тот самый первый раз, когда она еще была девственницей.

Она тогда так смущалась, что ему пришлось самому раздевать ее.

Сейчас он хотел ее сильнее, чем тогда.

Медленными, неспешными движениями она распустила волосы. Шпильки дождем посыпались на пол, и блестящие густые пряди закрыли плечи.

Не только глазами, но, кажется, и всеми порами он впитывал в себя ее образ, и сердце у него разрывалось от муки. Она так прекрасна…

– С тех самых пор, как ты позвонил мне во Францию, я думала только о тебе. – Она легко согнулась, чтобы расстегнуть жокейские сапоги из мягчайшей кожи.

Ему вдруг пришло в голову, что эти ее чертовы сапоги, наверное, значительно дороже одной из его коров.

– И ты решила, что это единственный способ выбросить меня из головы, – с горечью низко протянул он.