Разрушь меня - Слава Соло
Слава богу, что между нами не произошло ничего серьезного, иначе я бы никогда не отмылась от этого позора, и возненавидела бы саму себя.
Как можно было быть такой слепой?
Горькие слезы впитываются в подушку, которая, кажется, просто не успевает просыхать в последние дни.
Ещё никогда в жизни я не чувствовала себя такой беспомощной и несчастной.
**
Пустые страницы моего дневника говорят сами за себя. Я не знала, что такое депрессия, пока не оказалась на её пороге.
Мой радужный, такой простой и светлый мир был разрушен. Все поделилось на «до» и «после» моего приезда в Ласточкино.
Я то проваливалась в полузабытье, ощущая только горечь и апатию, то старалась играть роль примерной дочки, улыбаясь родителям и выдавливая из себя приклеенные улыбки. Надо сказать, что они не заметили никакой перемены во мне. Даже особо не отреагировали на то, что я перестала ходить гулять вечерами и как будто забывала зарядить телефон, чтобы звонки и смс лишний раз не напоминали мне о моем трусливом самопогребении в бабушкином доме.
На сколько же плохо мои родители знали меня, если ничего не замечали? Или до этого я была на столько же ненастоящей, на сколько сейчас казалась быть счастливой? В смысле, может я просто и не жила, не испытывала никаких эмоций, а потому и не чувствовала боли?
– Никогда не соглашайся на малое, Лиза. Запомни это. Единственное о чем я жалею, так это о том, что позволяла себе смиряться, когда надо было отказаться и ждать большего.
Я вздрагиваю от этого внезапного откровения бабушки Лиды, алюминиевая ложка, которой я болтала от скуки в остывшем чае, выпадает их руки с громким лязгом на блюдечко.
– Бабуль, это ты к чему вообще? – подозрительно спрашиваю я.
Я возобновила свои паломничества к ней, чтобы хоть ненадолго покидать участок. Надо же хоть с чего-то начинать.
– А к тому, – она небрежно проводит полотенцем по столешнице с обитыми краями, – что ты мрачнее тучи ходишь, угукаешь только на мои слова и делаешь вид, что слушаешь. Но я же вижу, что не слышишь, – она разворачивается ко мне, спиной облокачиваясь на столешницу, и сердито сдвигает брови, – девки в твоём состоянии и совершают самые большие глупости в жизни. А ты мне даже думать забудь об этом! – грозит мне пальцем, но столько в этом столько заботы, что я невольно расплываюсь в улыбке. – Если твоя мамка не может понять, что с дочерью творится, так я сама тебе выскажу! Она-то, – бабушка махает рукой в воздухе. Она вообще очень живая, очень подвижная, в ней столько энергии, сколько во мне не было отродясь, и я невольно заряжаюсь этим её неуёмным энтузиазмом жить, – мама твоя, – продолжает бабушка, – всегда красивой была. Красивой, но очень холодной, словно её Господь, – бабуля суеверно крестится, – наделил идеальным лицом, да так сам восхитился творению, что и душу вдохнуть забыл, так и отпустил в мир.
– Ты маму в детстве знала? – спрашиваю очень тихо, боясь спугнуть, сама-то маменька не любила по душам говорить, особенно со мной, поэтому я мало что знала о её детстве и юности.
– Конечно знала, Таня-то, мать её, – моя сестра родная. Как котенка в зубах её везде за собой носила. Там даже иностранцы когда приезжали к твоему деду, всё хотели Катьку для какого-то журнала снимать, уж больно красивым ребенком была, прямо куколкой. Вот только кто же знал, что так произойдет-то. Катьке только пять стукнуло, а она уже с зеркалом не расставалась, всё ходила, да рассматривала себя, как Нарцисс в реке. Мы-то сначала умилялись, мол причуды детские, а потом-то вон оно как повернулось.
– Как? – забывая дышать, спрашиваю я.
– Эх, – бабуля мотает головой, словно стараясь отогнать какие-то неприятные воспоминания, – объявила, что кровь у неё голубая, и замуж она пойдет не меньше чем за принца.
Я улыбаюсь, потому что очень отчетливо могу представить маму в этом амплуа.
– Ты не подумай чего, – бабушка кладет руку на грудь, примерно туда, где бьется сердце, – я Катьку-то люблю, и упаси Бог, не осуждаю. Да и отца-то твоего она любит. Так, по своему, – осторожно добавляет она, – вот только она в толк взять не может, что у тебя-то судьба совсем другая. И мечты иные.
– То есть она за папу из-за каких-то соображений вышла? – удивляюсь я.
Бабушка Лида выдыхает:
– Все мы не без грешка, Лиза. Так мир устроен. Мамка твоя хотела в мире под солнышком устроиться, вот она и получила всё, чего хотела. Ты только знаешь, что? Когда она говорит, ты слушай, конечно, но себя-то, – она дважды постукивает рукой по груди, – слушай больше.
**
Включить телефон оказывается просто нереально сложной задачей. Можно сказать невыносимой. Я вообще решилась на это-то только из-за непонятной эйфории в которой я вернулась от бабушки Лиды. И все-таки умеет она на подвиги вдохновить.
Как только на экране загорается синий логотип «Нокии», весь мой энтузиазм живенько пропадает, трусливо прячась и начиная постанывать в уголке.
Десятки сообщений от Юли, парочка от Олега и ещё знакомых ребят со школы, несколько сообщений с угрозами от Инги (это меня немного удивляет, – неужели она всё никак успокоиться не может?), и… тут же идёт вызов от Матвея.
Сердце буквально уходит в пятки от неожиданности. Когда кровь вновь приливает к моему лицу вместе с нереальным всплеском адреналина, я всё же произношу своё «алло» с придыханием, только сейчас начиная осознавать, как же я на самом деле по нему скучала.
– Лиза! – Матвей чуть ли не кричит в трубку.
– С утра была, – пытаюсь пошутить я.
– Не смешно, – огрызается он, – что там с тобой такое? Всё в порядке?
– Да, вроде… – я даже оглядываю себя, пытаясь удостовериться наверняка.
А дальше повисает какое-то неловкое молчание, словно я успела провиниться за что-то, пока плавала в подсознании в поисках себя.
– Матвей? – переспрашиваю я, чтобы убедиться, что он ещё не повесил трубку.
– Лиз, ты знала, что мы с Юлей приезжали к тебе, но твоя мама сказала нам проваливать подальше?
– В смысле? – удивляюсь я. – Так и сказала?
Он усмехается, и тут меня немного отпускает. Если дело только в этом, то я смогу это пережить.
– Конечно, нет, правила приличия были соблюдены, когда она мягко нам намекала, что нам не рады у вас у дома.
Вот это уже больше похоже на маму. Я даже могу представить её холодное лицо с приклеенной улыбкой, когда она это произносила. Главное, чтобы приличия были
