Кровь в пыли (ЛП) - Шэн Л. Дж.
Представляющий все, что я ненавижу.
Все, от чего я хочу отвернуться.
Все, что забирает единственное, с чем я родился, кроме этого глупого красивого лица, и все еще принадлежит мне. Мой мир.
Закончив, я тащу его тело на холм, помня о том, что кто-нибудь может нас заметить. Какой у меня есть выбор? Я не могу оставить его здесь, чтобы его нашли. К счастью, к тому времени, когда я поднимаюсь обратно к Стелле, уже стемнело, и шансы быть замеченным за этими холмами ничтожно малы.
Я запихиваю мертвого водителя в его фургон и подхожу к его другу, который все еще пригвожден к земле, ругается и плюется, брыкается ногами, как малыш в истерике. Хорошо, что миссис Х. недавно послала меня купить новую метлу, а я забыл ее в багажнике.
— Кто тебя послал? — Я рычу ему в лицо, сжимая в кулак одну из палочек и двигая ею по кругу, расширяя дыру в его ладони. Мне нужно имя, которое я смогу найти. Имя, которое я смогу выследить. Кто-то, против кого я смогу обратить свою ярость. Если Арийское Братство преследует меня, я хочу знать, кто был зачинщиком, который пошел против прямого приказа Годфри и решил убить меня.
— Коричневый ублюдок, — стонет он, пытаясь пнуть меня из последних сил.
Я опускаю голову на грудь, издавая горький смешок. — Последний шанс? Я могу оставить тебя в живых, если ты решишь сотрудничать. — Я не хочу нести ответственность за ненужную смерть, но я и не настолько глуп, чтобы позволить ему уйти без расплаты.
Он качает головой и выплевывает свои слова. — Делай, что считаешь нужным, Натаниэль Вела. Ты уже мертвец. Мы просто еще не убили тебя.
Я встаю на одно колено, обхватив его лицо ладонями. У него светлые усы, блестящая лысина и татуировка арийского воина на щеке. Он ухмыляется, когда я одним резким движением ломаю ему шею, ломая позвоночник.
Его голова странно расположена на траве, глупая улыбка и широко раскрытые глаза теперь смотрят на меня, а не в небо.
Бросить его в фургон вместе с винтовкой не займет много времени. Мой двигатель уже набирает обороты, прежде чем я бросаю зажженную спичку в открытую дверцу бензобака через окно Стеллы. Мое место преступления вспыхивает позади меня, создавая прогорклое облако сгоревшей плоти и бензина, когда я удаляюсь. Мои глаза покалывают, а в горле першит, но это не из-за того, что дуновение огня проникает в мои легкие. Нет. Что меня больше всего поражает по дороге домой, так это тот факт, что я официально осквернен грехом. Я не убийца, я убийца. Самооборона или нет, но я забрал три жизни, а мне едва исполнилось двадцать семь.
Я убил трех человек, двоих из них преднамеренно, не только чтобы остановить их, но и покончить с ними. Я не колебался. Я и глазом не моргнул. Черт, я даже не вздрогнул. Я рискнул прямо на чертовой территории серийных убийц, с такими соседями, как Тед Банди и Джеффри Дамер, чтобы сопровождать мой новый титул.
Кто-то собирает марки. Некоторые монеты. Таксидермия. Чертовы карты. Я собираю сожаления. Они не занимают много места, во всяком случае, физически. Но внутри. . .они занимают. Они проедают. Они разрушают.
Потому что это то, что касается сожалений. Это ошибки, оставившие шрамы. Жестокие, чувствительные, жгучие раны.
Я не чувствую угрызений совести за убийство этих трех ублюдков, но мне жаль ее.
Может быть, поэтому я пинком открываю дверь подвала, как только возвращаюсь домой.
«Вегетарианские чипотле». Завернутый в фольгу буррито стучит ей по плечу, когда я бросаю его ей в тело. Она лежит на полу, лицом к плитке. Я должен быть зол на нее за то, что она не поговорила со мной вчера. Поправка: Я злюсь на нее за то, что она не разговаривала со мной вчера.
Я злюсь.
На нее.
На меня.
На всех.
Особенно на всех. И снова жизнь нанесла мне нокаутирующий удар прямо в лицо. Знает ли Годфри о том, что меня разыскивает AB? И какая от него польза, если он даже не может удержать плохих парней на расстоянии?
Горошек не двигается. Может она спит. Сомневаюсь. Она слишком умна и бдительна, и живет ради своих пятнадцатиминутных перерывов на ванную и еду. Взглянув на стену, я замечаю, что сегодня она не нарисовала мелом белую полосу.
Не считает больше? Почему?
Я делаю два шага в ее направлении, мой пульс учащенно и неравномерно застревает в горле, и подталкиваю ее ногу своим кожаным сапогом. Она не отвечает, ее лицо и живот прижаты к одеялу. Я ногой переворачиваю ее на спину, и мяч, который она держала в руках, катится по полу. Ее глаза открыты, и она смотрит на мою маску.
Пустота в ее выражении беспокоит больше, чем наблюдение за последним вдохом мужчины, когда я ломаю его позвоночник пополам.
— Ешь, — командую я.
Она не шевелится, ее мышцы вялые. Присев на корточки, я перетаскиваю ее в сидячее положение, спиной к стене, пытаясь проглотить мой следующий вопрос. Все равно это вырывается у меня изо рта.
— Инк тебя трахнул?
Ирву лучше бы ее не трогать. Годфри убил бы нас обоих, если бы он это сделал. Но не поэтому моя грудь горит безудержной яростью.
Что-то, чего я не узнаю, бурлит во мне. Это не ненависть, не гнев, и я надеюсь, что это не зависть.
Что, черт возьми, я делаю? О чем, черт возьми, я думаю? Что со мной происходит?
Горошек не отвечает.
— Горошек! — Я бью кулаком по стене позади нее, ожидая, что она подпрыгнет от страха. Стена дрожит, но она просто смотрит в точку за моей головой. Апатия вытекает из каждой поры ее лица.
К черту все это.
Я думал, что у меня проблемы с дерзкой болтливой девчонкой, которую я взял у Годфри. Я был неправ. Эта девушка была полуразвлекательной. Эта девушка? Она проклятое кладбище.
— Скажи мне сейчас, прежде чем я начну нести чушь. Что Инк сделал с тобой? — Я делаю резкий глоток воздуха, мое тело опасно близко к ней. Когда ее рот слегка приоткрывается, мой следует ее примеру.
— Он ничего не сделал. Дело не в нем. Я не собираюсь есть, потому что мне нет смысла есть. Они все равно меня убьют. Это было бы пустой тратой всего: еды, воды и нашего времени. — Она качает головой. Ее голос такой глухой, что почти эхом звучит. — Если мне суждено умереть, я не хочу, чтобы это случилось от их рук. — Ее глаза твердеют. — Нет. Я умру здесь. Одна. Лишу их возможности сойти с ума, увидев, как я задыхаюсь в последний раз.
Упоминание о ее смертельной терзании в сочетании с преступлениями, которые я совершил несколько часов назад. Я сопротивляюсь желанию сказать что-то утешительное. Я не лжец, и Горошек права. Они убьют ее. Годфри сделает это кровавой смертью, и неважно, где окажется место преступления, брызги ее крови навсегда запятнают мою совесть.
Но один из нас должен умереть, и прямо сейчас моя честность парализована моими инстинктами выживания.
— Бит, — хрипит она. Бля, ее губы. Эти розовые, к которым я хотел бы прикоснуться — сейчас больше, чем когда-либо — дрожат от страха. — Пожалуйста убей меня. Я знаю, что ты не можешь освободить меня, я понимаю. Я знаю. Но ты можешь сделать так, чтобы моя смерть выглядела как несчастный случай. Пожалуйста, избавь меня от гнева Арчеров.
Она хочет стать моей третьей смертью за сегодняшнюю ночь и четвертой в сумме. Я похож на гребаного жнеца? Я хватаюсь за волосы обеими руками и кусаю губу. Это печальный поворот событий, когда ты понимаешь, что хочешь не только трахнуть девушку, которую должен был отправить в камеру смертников, но и спасти ее.
— Эй, — я опускаю руку на пол, беру буррито и кладу его ей в руку. — Заткни свою ловушку насчет смерти. Я пойду принесу свою еду. Сегодня мы поедим вместе.
Я думаю, это единственное, что могло бы ее подбодрить. Я не хочу ее страданий. Она не сделала мне ничего плохого. Мой член, с другой стороны, возмущается ее круглой попкой и сосущими губами. Она насмехается над ним уже несколько дней. Если бы дразнение члена было искусством, эта девушка была бы Пикассо.
— Бит, — слабо говорит она, когда я начинаю подниматься по лестнице. Я останавливаюсь, по-прежнему спиной к ней. — Возьми с собой любимую книгу. Я хотела бы прочитать что-нибудь хорошее.
