Виктория Лайт - Люблю и ненавижу

– Карен, все собираются в кабинете доктора Мелтона, – сообщила ей Джессика в регистратуре. – Держись, все будет хорошо.

Карен жалобно улыбнулась. Это было первое выражение сочувствия. Много ли его останется на ее долю, когда она воплотит в жизнь свое решение?

– А Эд… доктор Салливан уже там? – спросила она, в первый раз не смущаясь из-за оговорки. Почему-то сейчас ей уже не казалось жизненно важным скрывать свои отношения с Эдом.

Джессика кивнула.

– Как он?

– Не знаю. Очень бледный. Ты иди. Думаю, там ждут только тебя…

Карен переоделась и пошла по коридору к кабинету главного врача хантервильского госпиталя доктора Мелтона. По дороге она равнодушно размышляла, кого из сотрудников он выбрал, чтобы разобраться в этом деле.

Карен робко постучала в дверь и вошла. Джессика не ошиблась, все были в сборе. За столом переговоров председательствовал сам доктор Мелтон. Это был невысокий полный мужчина, подававший большие надежды в молодости, но так и не пробившийся выше поста главного врача захудалой окружной больницы. Это не могло не повлиять на его характер, и без того испорченный запущенной язвой двенадцатиперстной кишки. В больнице доктора Мелтона не любили, хотя побаивались и уважали. Все знали, что для него самое главное – репутация его госпиталя, и он ни перед чем не остановится, если того потребует благо больницы.

Сейчас на лице Мелтона застыло брюзгливое выражение, не обещающее ничего хорошего для всех участников вчерашней трагедии. Комиссия, которая собрались сегодня, состояла из сотрудников больницы и должна была провести внутреннее предварительное расследование. Но Мелтон знал, что этим дело не ограничится. Обязательно нагрянут проверяющие, начнут выискивать недочеты в работе. И еще неизвестно, к каким выводам они придут.

Нельзя также сбрасывать со счетов мужа покойной, некоего Джеймса Дилана. Доктор Мелтон уже успел выяснить, что это весьма богатый и влиятельный человек. Не то чтобы это имело какое-то значение, когда дело касалось справедливости, но по опыту Мелтон знал, что такой как Джеймс Дилан способен доставить хантервильскому госпиталю и его главному врачу большие неприятности. Например, подать в суд и испортить репутацию больницы. Если бы не эта дурацкая авария, Лану Дилан никогда не привезли бы в хантервильскую больницу. Она слишком плоха для людей такого уровня. А теперь получается, что им придется расхлебывать эту кашу. Почему бы Лане Дилан не умереть в каком-нибудь шикарном частном госпитале?

Мелтона можно было назвать циником, но он думал в первую очередь не о себе.

Он вздохнул и обвел мутным взглядом всех подчиненных. По его правую руку сидел Эдуард Салливан, любимчик и гордость всего госпиталя. Как неудачно, что все это случилось именно в его дежурство! Но как хорошо держится мальчик, хотя и несколько бледноват.

Дальше сидела Гортензия Макфлайер, невропатолог больницы, сухая, сдержанная женщина, питающая как и многие другие дамы хантервильского госпиталя склонность к Эдуарду Салливану. Одно время даже упорно поговаривали о том, что между ними что-то есть, хотя она старше его на добрых десять лет.

Доктор Мелтон пожевал губами. Странно, что в голову лезет всякая чепуха в такой ответственный момент.

Альберт Гэлгем, юрист больницы, занимал место слева от главного врача. Этот-то чувствует себя в своей стихии, неодобрительно подумал доктор Мелтон. Сразу видно, обожает разбирательства и хочет блеснуть на показательном процессе. Совсем не думает о том, чем это может закончиться для репутации больницы…

Рядом с Гэлгемом сидел Юджин Фауст, заместитель Мелтона. Вот этот больше походил на сурового судью, чем на врача. Фауст был хорошим специалистом, но его неприветливый нрав и неумение признавать свои ошибки самым отрицательным образом отражались на его карьере. Доктор Мелтон при всем своем уважении к Фаусту и то с трудом терпел его. Однако в таких щекотливых делах Юджин был человеком незаменимым.

– Кажется, все в сборе. Можем начинать, – сказала Гортензия, как только Карен вошла в кабинет. – Будьте любезны, присаживайтесь, мисс Кордейл.

Никто не удивился тому, что доктор Макфлайер взяла на себя роль председателя. Доктор Мелтон не особенно любил выступать, и Гортензия частенько делала это за него. Карен присела на краешек единственного свободного стула. С этого места она могла прекрасно видеть Салливана, и это придавало ей сил.

Доктор Макфлайер принялась монотонным голосом излагать всем известные факты. Карен почти не слушала ее. Сердце колотилось так неистово, что заглушало все посторонние звуки.

– … и теперь мы собрали здесь внутреннюю независимую комиссию, чтобы разобраться с подробностями этой преступной халатности и принять соответствующие меры.

Гэлгем открыл внушительного вида блокнот и приготовился записывать.

– Доктор Салливан, расскажите, пожалуйста, о событиях этой ночи, – обратилась Гортензия к Эду.

Сейчас или никогда.

У Карен перед глазами поплыли цветные круги. Но медлить нельзя, иначе Эд расскажет правду и совершит непоправимую ошибку.

– Доктор Макфлайер, позвольте мне быть первой, – сказала Карен отчетливо.

Пять пар глаз вопросительно смотрели на нее. Лишь в глазах одного человека к удивлению примешивался страх. Страх перед тем, что может сейчас произойти.

Карен сглотнула. Она сделает это ради него.

– Доктор Мелтон, доктор Макфлайер, простите, что я вмешиваюсь, но на самом деле начинать надо с меня. Вчера ночью я не посмотрела карточку миссис Дилан и вколола ей успокоительное, вызвавшее аллергическую реакцию.

И сразу стало легче. Самое тяжелое было позади.

Послышались возгласы, сидевшие за столом люди растерянно оглядывали девушку. Все были уверены в том, что виновник постарается как следует запутать комиссию. Никто не рассчитывал на откровенное признание. Более того, не было еще даже точно известно, что Карен и Салливан были ночью одни в этой части здания.

Карен знала, что сейчас они все придут в себя и начнут задавать ей неприятные вопросы. Не было ничего, что могло бы разрушить ее версию. В больнице не велось никакого видеонаблюдения. Никто не может подтвердить, что роковой укол был сделан Эдуардом Салливаном, а не Карен Кордейл.

Кроме, разве что, самого Эдуарда Салливана.

– Карен…

Она скорее почувствовала, чем услышала его голос. Лицо Эда было смертельно бледно, его пальцы судорожно вцепились в кромку стола.

Пожалуйста, не противоречь мне, молилась она про себя. Молчи. Молчи.

Салливан боролся сам с собой. О, как ясно Карен видела это! Неожиданно перед ним открылся путь к спасению. Она предлагала ему жертву. Примет ли он ее?