Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы

– Подумать только! Оказывается, Мечислава-то – подкаблучница, – хихикнула Дарёна, прикрывая пальцами улыбку.

– Да уж, жёнушка у неё – ух!… – прищурила Светолика в сторону красавицы Беляны глаза, полные упруго дышащего хмельного огня. – Выросла суженая из колыбельки своей и превратилась вот в такую строгую госпожу… Да разве возможно не повиноваться столь прекрасному пальчику?! Кто угодно побежал бы за нею, как на верёвочке!

Вот чем княжна Светолика так странно, до замешательства и холодка по коже напоминала Дарёне Цветанку – этой неизменной, преданной очарованностью женскими прелестями, то и дело сквозившей в её взгляде. Восхищаясь каждой красивой женщиной, Светолика не считала необходимым это скрывать, и выходило это у неё так искренне, непосредственно и смело, что ни у кого не хватало духу её в этом упрекать и сердиться на неё. Казалось, она была влюблена во всех красавиц сразу.

Между тем Мечислава плясала теперь только с Беляной – чинно и сдержанно, без намёка на недавнюю залихватскую вольность. Исподтишка она стреляла вокруг себя беспокойным взглядом: не заметил ли кто-нибудь того, как её только что приструнила супруга? А Светолика, посмеиваясь, шутливо толкнула Младу локтем:

– Гляди, вот попадёшь в жёнушкины сети! Это поначалу они все тихонькие да покорные, а потом и не заметишь, как они начинают верховодить да верёвки из тебя вить…

– Сперва сама супругой обзаведись, княжна, вот и узнаешь на деле, каково оно, – усмехнулась Млада, увлекая Дарёну за собой в пляску.

Дыхание пронизывало грудь жаром, ноги почти не чуяли пола, и Дарёна полностью отдавалась рукам Млады. Она верила им и следовала за ними, не в силах освободиться от тёплых незабудковых чар.

…Эти чары продолжали окутывать её и в медовый месяц. Она дышала ими, блуждая, как во сне, по лесным тропинкам и вплетая в чёрные кудри женщины-кошки все весенние цветы, какие только находила. А ещё этой весной она увидела цветы, на которые прежде не обращала внимания.

Солнечный, почти по-летнему тёплый день завёл новобрачных в тихий ельник, где изредка перезванивались птичьи голоса, а ветер, казалось, задремал под раскидистыми бахромчатыми лапами. Впрочем, порой он всё же пробуждался и начинал лениво веять, рассеивая в воздухе золотой цветень – еловую пыльцу, которая колдовски усыпала собою всё вокруг. Верхние ветки были украшены ярко-малиновыми шишками, а на боковых и нижних росли жёлтые.

– Не каждый год ели цветут, – молвила Млада, ласково теребя пальцами отягощённую соцветиями ветку.

– Какая красота, – прошептала Дарёна, жмурясь от солнца, в луче которого медленно кружились пылинки.

– Вот эти, красные – это женские шишки, – сказала Млада, поднимая взгляд к верхушке дерева. – А жёлтые – оплодотворяющие, они-то и сеют цветень. А растут те и другие на одном дереве…

«Как у дочерей Лалады», – подумалось Дарёне.

Расстелив под еловым шатром свой плащ, женщина-кошка уселась и протянула руку Дарёне. Вложив в неё свою, девушка ощутила жар её ладони, и кожу на спине и плечах ей словно обожгли тысячи золотых пылинок. Ноги подогнулись, и Дарёна опустилась рядом с Младой, чувствуя и сердцем, и душой, и телом раскалённое дыхание солнца. Они не пресыщались друг другом, напротив, бесконечно жаждали слияния каждый день, и всякий раз оно возносило их на своём костре к небу так, будто это случалось впервые. Соприкоснувшись с бедром Млады, Дарёна напряглась от чувственной дрожи, но женщина-кошка не торопилась – созерцала цветение елей с задумчиво-мечтательным видом. Их бёдра тепло примыкали друг к другу, лесное золото весеннего дня плыло в хмельной дымке предвкушения, и Дарёна, переплетая свои пальцы с пальцами супруги, думала: нет ничего прекраснее и естественнее, чем испытывать желание и ощущать пыл взаимности. Лалада скрепила их союз, слив их в одно целое, и Дарёне теперь даже дышалось тяжело без Млады, когда та отлучалась на службу.

Зачем чернокудрая женщина-кошка дремотно жмурилась, лениво обхватив рукой колени? Её с головой выдавали ноздри, чуткие и подвижные, и по их колыханию Дарёна уже научилась улавливать оттенки настроения Млады. Изнемогая от нетерпения, девушка тихонько подула ей в ухо. Это был запретный приём: какой кошке могло понравиться подобное? Впрочем, Млада не рассердилась, только фыркнула и чуть двинула ухом.

– Ой, сделай так ушком ещё! – засмеялась Дарёна. – Я думала, ты только в кошачьем облике так умеешь…

Наверно, старая ель диву давалась, что это за хихиканье и возня начались под юбкой её цветущей кроны. Там слышалось прерывистое, сильное и шумное дыхание, а потом воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая влажным звуком поцелуя.

– Жарко… Я взопрела вся, – прозвенел голос Дарёны.

– Ну, так разденься, моя горлинка, – отозвалась Млада приглушённо и сипловато. – Сними всё, кого тут стесняться?

– А ты? – шаловливо хихикнула девушка.

– А я – уже!

Шуршание одежды, дыхание, поцелуи.

– Ой, а теперь зябко… Ветерок-то прохладный, – пожаловалась Дарёна.

– Ничего, радость моя, сейчас согреешься… Я не дам тебе замёрзнуть.

– Мла…

Голос девушки прервался, заглушённый ненасытными губами женщины-кошки. К лесным звукам присоединилось нежное перешёптывание, лёгкие стоны, томные вздохи… Снова мягко расплылась тишина, обильно посыпаемая еловым золотом, а потом дыхание начало приобретать размеренность и нарастающий ритм, вырываясь всё с большей страстью.

– Ах… ах… – серебристо звенели вздохи Дарёны, а спустя несколько жарких мгновений тугой узел двух дыханий разрешился долгим: – Аааах…

Настал покой, тёплый и медово-густой. Стрекотали кузнечики, а двое под елью, прильнув друг к другу, опять утонули в ленивых тягучих поцелуях. Потом женщина-кошка появилась на открытом пространстве меж деревьев – обнажённая, с красными пятнышками на коленях. Стряхнув с ног приставшие хвоинки, она выпрямилась и улыбнулась оставшейся под елью девушке.

– А хочешь, перекинусь в кошку? – блестя сапфирами глаз, мурлыкнула она.

– А так тоже можно? – томно пролепетала Дарёна, ещё не успевшая перевести дух.

– Ты же сама хотела, – приподняла бровь женщина-кошка. – Сны всякие игривые видела…

Она блеснула клыками в улыбке, перекувырнулась на траве, и уже в следующий миг солнце заиграло на угольно-чёрной, лоснящейся шерсти, густой и пушистой. Огромный зверь, текуче и плавно двигаясь, направился назад, под ель. Гортанное ласковое мурчание заглушило писк, который вырвался у девушки.