Джерри Уандер - Верить и любить

— Я предполагала, что ты не выдержишь таких долгих каникул, — усмехнулась Николь.

Он равнодушно пожал плечами.

— Кофе не желаешь? Или чай?

— С удовольствием. Давай я подержу Джонни, пока ты будешь одеваться.

Генри отдал ей малыша, достал из аккуратно сложенной стопки чистого белья футболку с короткими рукавами и брюки цвета индиго, вышел в другую комнату, быстро оделся и проводил Николь на кухню.

— Я подумал: Джонни понадобятся игрушки, пока мы разговариваем. — Генри показал ей три разноцветных теннисных мячика в пластиковой упаковке. — Годится?

— Отлично, — отозвалась Николь и усадила ребенка на ковер. Она распечатала коробку и выложила содержимое перед Джонни. — Все для тебя, милый.

Малыш выбрал один из мячей, самый яркий, и с ходу зафутболил его под стол.

— Так держать! — поощрил Генри.

Джонни понаблюдал, как шарик катится по полу, потом принялся за упаковку. Николь улыбнулась.

— Обычное дело. Слишком много чести — уделять внимание одной и той же игрушке.

Генри набрал воды и подключил к розетке электрический чайник.

— Вчера ты сказала, что написала мне письмо.

— Письмо и телеграмму, — уточнила Николь.

Он повернулся к ней лицом, скрестил руки на груди. Всего пару минут назад Генри держался вполне терпимо, но сейчас нахмуренные брови и холодный взгляд говорили о том, что его настроение изменилось.

— Ты действительно отправила их? — прокурорским тоном поинтересовался Генри. — Или решила не сообщать мне о беременности, потому что это не входило в твои феминистские планы? Потому что я для тебя племенной бык и ничего больше?

Николь с негодованием вскочила с табуретки и подошла вплотную к нему.

— Как ты смеешь!

— Нынче сплошь и рядом молодые женщины рассматривают мужчин как средство оплодотворения. — Генри сдерживался, старался говорить потише, чтобы не потревожить Джонни, однако его голос звучал зло и грубо. — Они используют парня, а потом ищут предлог отделаться от него.

— Это не про меня, — сказала Николь, и глаза ее гневно вспыхнули. — Я-то как раз считаю, что детям необходимо быть рядом с отцом, чувствовать его любовь и заботу, видеть в нем друга и наставника. Только тогда ребенок, особенно мальчик, станет полноценным, уверенным в себе взрослым человеком.

Генри пытливо посмотрел на нее, но ничего не ответил, затем достал из буфета чашки, блюдца, налил кипятку в чайник для заварки, выплеснул воду и заварил свежий чай, насыпал в вазочку бисквитного печенья… Он несправедлив по отношению к Николь, но у него есть оправдание: причина чрезмерной подозрительности и циничности — выкрутасы его распутного папаши.

— Я верю, что ты говоришь искренне, — смягчился Генри.

— Давно пора, — огрызнулась Николь.

— Мои обвинения необоснованны, не сердись. Я знаю, ты не стала бы мне врать.

— Вот это золотые слова, — одобрила Николь, несколько успокоившись. — Итак, я послала тебе письмо и телеграмму, — продолжила она, поглядывая на ребенка, сдиравшего цветастую этикетку с упаковки. — В письме я сообщила о своей, беременности, а в телеграмме — о рождении Джонни. Письмо я отдала Джеймсу, когда он поехал во Флориду, и он уверял, что передал его тебе из рук в руки.

— Ничего он мне не передавал. Ты рассказала ему о содержании письма? — спросил Генри.

— Нет, конечно. К чему выносить сор из избы? — Николь задумчиво повертела в руках чашку. — А что, если Джеймс потерял письмо и не осмелился признаться в этом?

— Сомневаюсь. — Генри хмуро посмотрел на нее. — Я подозреваю, что он догадывался, какие важные новости ты хотела мне сообщить, и утаил их от меня намеренно. Он был бы не прочь размазать меня по стенке — да кишка тонка.

Николь огорченно покачала головой.

— Джеймс, наверное, завидует твоим успехам в бизнесе. И самое главное — твоему сверхъестественному везению.

— Плюс наша с тобой идиллия не давала ему спать спокойно. Он претендовал на тебя, хоть ты и не была его подружкой, и воспринял в штыки мое вторжение. Вот почему, когда я говорил с ним по телефону, он с таким торжеством объявил, что ты поселилась в его квартире.

— Вы говорили обо мне?

— Да. — Генри налил ей чаю, а себе — кофе с молоком. — Я чувствовал угрызения совести по поводу того, как прервались наши отношения.

Николь выжидательно посмотрела на него.

— Я не хотел обманывать тебя, у нас не было будущего и… — Он замолчал, будто не уверенный в том, что собирался сказать.

— Я тоже так считала, — солгала Николь.

— О'кей. В общем, я беспокоился за тебя.

— Почему же нас не соединили?

— Ты куда-то отлучилась из офиса, телефонистка связала меня прямо с Джеймсом, и он мне все уши прожужжал о вашем… партнерстве и предполагаемой свадьбе.

— Это произошло прошлой зимой? Как раз во время моей беременности.

— Точно. Я тогда вспомнил, как ты называла этого хлюпика «младшим братиком». Уверял себя, что он не подходит тебе, но ведь все могло измениться. Особенно если учитывать его настырность и…

Громким требовательным криком Джонни напомнил родителям о своем присутствии.

— В чем дело, проказник? — строго осведомился Генри.

Круглая коробка из-под мячиков закатилась под стол, и малыш пытался вытащить ее, но нога Генри преграждала ему путь. Тогда Джонни улегся на спину и заорал во всю мощь своих легких. От этого вопля у Генри с Николь зазвенело в ушах.

Николь наклонилась, сложила мячи обратно в коробку и подала сыну.

— Он обязательно должен быть в центре внимания, только не умеет еще выразить свои запросы словами. И это, кажется, приводит его в отчаяние.

— Знакомое состояние, — сказал Генри. Он, как и Николь, пил маленькими глотками, а к печенью не притронулся. — Когда же ты написала во второй раз?

— В марте, когда Джонни исполнился месяц.

— В это время я попал в автокатастрофу… Ты указала мой домашний адрес?

— Нет, я не знала твоего адреса — пришлось отправить телеграмму в офис.

— Моя секретарша наверняка доставила ее ко мне в больницу вместе с другими письмами и визитными карточками. — Генри тяжело вздохнул. — Меня уже мутило от ободряющих открыток с надписями типа «Не унывай», и в один прекрасный момент я начал складывать их в кучу, не распечатывая. Признаю, это не очень порядочно, друзья были так добры ко мне, но…

— Тебе стало жаль себя?

— Думаю, да, — сказал Генри, и лицо его омрачилось воспоминанием о пережитом потрясении; что и говорить, он ощущал себя зверем, запертым в клетку… Сосредоточенно наблюдая за малышом, который усердно отдирал крышку от коробки из-под мячиков, он невзначай обронил: — Но ты могла бы и позвонить.